Охаси, прищурясь, смотрел на Мочалова. Глаза стали снова замкнутыми, неразгаданными, но пальцы сжали стило, как рукоятку ножа. Медовым голосом он спросил:

— Как это есть модзет бить, Мочаров-сан? В ваших и наших географиях показана есть одинаковая дрина…

— Это может быть при условии попутного ветра с материка, — засмеялся Мочалов.

Японец поднял брови.

— А! Но попутии ветер модзет никогда не дуть.

Внутренне торжествуя, Мочалов развел руками:

— У советских самолетов, господин Охаси, всегда попутный ветер, куда бы они ни летели.

Японец помолчал. Потом с подчеркнутым интересом осведомился:

— Верно, Мочаров-сан знает, как модзно всегда иметь такой счастьриви ветер, и скадзет тайна наши бедни ретчик?

Мочалов поглядел прямо в неподвижные зрачки Охаси.

— У японских летчиков, Охаси-сан, к сожалению, никогда не может быть такого ветра. Это ветер большевизма. Он дует только для нас.

Японец молчал.

«Что? Съел, сукин кот?» — Мочалов закусил губу, чтобы не расхохотаться.

Но японец с прежней ловкой быстротой свинтил стило и встал. Он сложил губы и издал странный чмокающий звук, как бы выражая глубокое сожаление.

— О да, — сказал он, едва заметно оскаливая зубы под усиками, — бедние японские ретчики пока не имеют этого счастьривого ветра. Но они скоро узнают секрет задуть его обратно.

В последней фразе была прямая и наглая угроза, и Мочалов раскрыл рот, чтобы так же резко осадить Охаси, но тот мгновенно расплылся в сладчайшую улыбку и, приседая, кивая, нежно пробормотал:

— Я есть признатерыш. Мочаров-сан за интервью. Я имерь поручение просить Мочаров-сан, и других ретчиков-сан на чай в их честь вечером, в отерь «Фузи».

Он низко склонился. Поклонился и Мочалов.

— Если нам не помешает усталость, мы с удовольствием воспользуемся любезностью наших японских друзей, которые нас так любят.

Охаси-сан присел еще раз, чмокнул и быстрым змеиным извивом выполз из номера. Мочалов шумно вздохнул и с бешенством швырнул давно погашенную папиросу в пепельницу.

Он с размаху сел на постель, и хлипкие японские пружинки завизжали под ним.

— Как вы с ними справляетесь? — спросил он, взглянув на консула. — Я трижды взмок, как из бани вырвался.

— Ничего. Все в порядке. А вообще с ними чертовски трудно.

— Словно угорь. Так и вьется, — зло сплюнул Мочалов.

— Я два года здесь. До Японии в Польше был. Уж на что ясновельможное панство… но перед японцами — грудные младенцы. Но это только верхи — военщина, чинодралы, буржуа. Это уже полуяпонцы, полувсесветные мерзавцы, напичканные европейской дрянью. А на низах совсем другой народ. Ласковый, теплый, радушный, необыкновенно искренний, но замордованный вконец.

— Не пойду на чай! — фыркнул Мочалов.

— Нет! Это необходимо, — возразил консул, — иначе будет страшная обида. Кроме того — любопытно! Когда еще удастся попасть сюда. Пробудем у них недолго, а покамест хотите проехаться в парк за городом? Отличный парк — мастера они с деревьями возиться.

— А куда-нибудь в рабочий квартал нельзя? — спросил Мочалов.

Консул сделал отрицательный жест.

— Не стоит. Мы избегаем туда соваться. Возможна любая провокация со стороны шпиков и полицейщины.

— Ну что ж. В парк так в парк, — согласился Мочалов, — сейчас я схожу за остальными. Не мешает подышать свежим воздухом после этого Охаси.

Прогулка в парк не успокоила Мочалова.

Все было чудесно: и зеленовато-бирюзовое небо, и дорога, вдоль которой лежали сады, закипающие розовой пеной цветения, душистые и сказочные, и самый парк. Сосны с мощными зонтиками, громадные кедры и криптомерии, невиданные незнакомые растения. Крошечные искусственные деревья-карлики, рост которых насильно прекращался опытными садоводами, передающими тайны искусства по наследству в поколения, — все стоило внимания.

Но с самого выезда из гостиницы Мочалов обратил внимание, что за их машиной неотступно идет другая. Прибавит шофер ходу на склоне дороги, и те прибавляют и все держат одно расстояние.

Остановились у входа в парк, и вторая машина тоже стала. На корректной дистанции, метрах в двадцати.

Выходя из автомобиля, Мочалов взглянул назад и обомлел. Из той машины, один за другим, выскочили четверо Охаси-сан. Так по крайней мере показалось Мочалову. Такие же маленькие, гибкие, в очках оглоблями и с приклеенными усиками. Даже нехорошо стало на минуту.

Мочалов тихо подтолкнул консула под локоть.

— Что за черт? Тут питомник этих самых Охаси, что ли? И какого дьявола они за нами тащатся?

— Где вы Охаси увидели? — спросил консул.

— Да вот же. — И Мочалов ткнул пальцем в четверых.

Консул засмеялся.

— А! Ну, это не Охаси. Это просто шпики. А что они вам кажутся похожими на вашего интервьюера, так с непривычки все японцы как будто на одно лицо. Только когда поживешь, начинаешь разбираться в их лицах и понимать, что разница есть.

— Нельзя ли их как-нибудь того… к чертовой матери?

— Зачем? Они совершенно безвредны. Мы к ним привыкли, вроде как к личной охране. Иной раз заедешь куда-нибудь по делам, заговоришься, на улице ливень льет, а этот персонаж торчит у крыльца, весь промокнет, как песик. Я иногда от жалости им даже на чай даю.

— И берут? — неожиданно спросил у консула молчальник Блиц, видимо крайне заинтересовавшись.

— Отчего не брать? Платят им шиши, голодны они как волки.

— Все-таки неприятно, что они за нами увязались, — сказал Мочалов, — какая к черту природа, когда за тобой по пятам ходят.

Четверо Охаси в парке разделились. Двое проползли за деревьями и очутились впереди, двое чинно шествовали сзади. Так они не отставали от летчиков все время.

К концу прогулки консул предложил зайти в пагоду. В пагоде было полутемно и душно и пьяно пахло курениями. В полумраке скользкими металлическими отсветами поблескивал громадный бронзовый идол, сидевший на поджатых ногах, со свившейся змеей в правой руке, улыбаясь странной колдовской улыбкой.

Толстый, весь в тройных складках и жирных припухлостях, сторож-монах, получив от консула иену, приседая, вручил посетителям освященные цветы.

У выхода из пагоды под террасой блеснули спицы и обода десятка прислоненных к ней велосипедов. Владельцы велосипедов, частью в европейских костюмах, частью в кимоно, сидели кружком на корточках и закусывали. Закуски были разложены на развернутой газете.

— Экскурсия, верно? Японское ОПТЭ, — сказал штурман Доброславин, — у них это дело здорово раскрутить можно. Страна маленькая, а красоты много.

Консул мельком взглянул на закусывающих японцев.

— Нет! Это тоже шпики. Резервные. Послали из города на подмогу тем, которые в машине ехали. На всякий случай — все-таки шесть русских за город поехали.

Японцы, увидя выходящих летчиков, вскочили и закланялись, умильно улыбаясь, как будто встретили лучших друзей, которых давно ожидали.

Мочалов затрясся от злости и смачно сплюнул в траву.

— Тьфу! Никогда больше сюда не поеду.

Он приехал на званый чай в отель «Фузи» мрачный, неразговорчивый, замкнувшийся. Все виденное и слышанное — от Охаси до экскурсии шпиков — привело его в состояние с трудом сдерживаемого бешенства.

За чаем, приготовленным по-европейски, на обычном столе, его посадили между Охаси-сан, встретившим его как старого и хорошего знакомого, и очень красивым — посмотрев на него, Мочалов понял, что это лицо обладает непривычной, но своеобразной и тонкой привлекательностью, — изящным, как куколка, молодым японцем в форме морского летчика.

Остальных тоже рассадили между японцами. Против Мочалова уселся Саженко. Рядом с ним сидел коренастый широкоплечий человек с седой головой. Он положил на стол блокнот, вынул из кармана флакончик туши, кисточку и, взбрасывая изредка глаза на Мочалова, водил кисточкой по бумаге.

— Что он делает? — спросил Мочалов через стол у Саженко: он видел только заднюю сторону блокнота.