— День добрый. А можно мне повидать Игоря Павловича Нечаева?

— Ну, допустим, я Игорь Палыч.

— Очень приятно. Моя фамилия Купцов. Я менеджер из службы технической поддержки компании «Мегафон».

Леонид козырнул фальшивой «корочкой», которую Нечаев равнодушно проигнорировал и сказал, поморщившись:

— Мне это неинтересно. Я пользуюсь другим сотовым оператором.

— Извините, но у нас на это счет имеется несколько иная информация.

— Что за информация? О чем вы?

— Я по поводу двух сим-карт, которые вы приобрели в офисах наших официальных дилеров седьмого августа. По ним накопилась большая задолженность.

— Еще раз! Повторяю! Я пользуюсь другим оператором и никаких симок — ни седьмого, ни десятого, ни… э-э-э-э… сорок пятого у вас не покупал! Это ошибка.

Купцов сочувственно покачал головой:

— Э-э, уважаемый Игорь Павлович! Видите ли какое дело: я или кто-то из наших сотрудников в данном случае теоретически могли ошибиться. Но вот компьютер… Исключено! — Отметив замешательство на лице Нечаева, Леонид поспешил подсказать прочитываемый рабочий вариант развития событий: — А как вы думаете: не мог ли кто-нибудь воспользоваться вашими паспортными данными?

— Хм… Возможно… — неуверенно сказал Нечаев. — Дело в том, что у меня в прошлом году паспорт украли.

— Вот как? Уже теплее. А где, при каких обстоятельствах это случилось?

— Я был в Твери, в командировке. Вот там меня и, как это говорится, обнесли. Вытянули в кафе из кармана пиджака и паспорт, и бумажник.

— Что, и официальное заявление подавали?

— Естественно. Подавал. И штраф оплатил, и новый паспорт давно выписали… Так это что ж получается? Теперь какая-то сволочь моим документом пользуется?

— Очень может быть. Во всяком случае, мы попробуем проверить эту версию, — вполне честно пообещал Купцов. — Ну что ж, в таком разе извините за беспокойство, Игорь Павлович. Будем разбираться.

— Да уж! Вы там, пожалуйста, разберитесь.

— Разберемся и поставим вас в известность. Но, в любом случае, рассчитываем на вас в качестве нашего не мнимого, а реального клиента. В частности, очень рекомендую тариф «Окрестный»: для жителей Гатчины звонки в Питер за полцены.

— Я подумаю об этом.

— Прекрасно… Какой у вас славный… хм… песик. Немец?

— Да.

— А как зовут?

— Чубайс.

— Ух ты? Это потому, что с рыжими подпалинами?

— Потому что хитрожопый.

— Хм… В принципе логично…

Санкт-Петербург, 22 августа, пн.

Нынешним вечером Виктору Альбертовичу не удалось закосить от отбывания очередной культурной повинности. Этому обстоятельству в немалой степени поспособствовал случившийся накануне внеплановый и крайне неприятный для Брюнета визит с берегов Ланжерона[6] на берега Невы мадам Плевицкой, приходящейся двоюродной тетушкой его супруге Алине.

Свалившаяся посередь жары как снег на голову дальняя родственница тридцать лет прослужила билетером в знаменитом Одесском национальном академическом театре оперы и балета и по этой причине мнила себя заядлой «балетоманкой». Равно как и записной «операманкой». К чему, по ее собственному убеждению, обязывала легендарная «певческая» фамилия. И хотя новый театральный сезон в Петербурге еще не начался, к неудовольствию Виктора Альбертовича, именно на эти дни пришлись гастроли балета Эйфмана, приуроченные к 65-летию маэстро. Как результат — все почтенное семейство Голубковых, включая малолетних наследников и телохранителя Влада, в данный момент расквартировалось в ВИП-ложе Александрийского театра и с минуты на минуту собиралось начать внимать авангардной постановке «Красной Жизели».

Морально готовясь к неизбежному, Брюнет беспрестанно вздыхал и обильно потел. Однако на порядок заметнее сейчас нервничал Влад: он беспрестанно вертел головой по сторонам, напряженно всматриваясь в публику, и периодически ощупывал подмышечную кобуру, спрятанную под пиджаком «от Бриони» (личный подарок Брюнета). А все потому, что на днях наконец удосужился посмотреть подсунутый Купцовым диск с третьей частью «Крестного отца». И теперь, впечатленный кровавым финалом расстрела семейства Корлеоне на ступенях палермского театра, Влад расценивал Александринку как место повышенной киллерской угрозы.

— Викто́р! — с придыханием и не без старческого кокетства баском зашептала в правое Брюнетово ухо Элла Семеновна. — А вы уже были в этих стенах после реконструкции?[7]

— Нет, — буркнул Виктор Альбертович, которого люто коробило подобное фамильярное обращение. Да еще и с местечковым одесским «прононсом».

— Ай-ай-ай! Как же так, ВиктОр?

— Хм… Работы много. Дела.

— На самом деле, тетя Элла, он просто терпеть не может балет. Хотя вживую ни разу его не видел, — снисходительно улыбнувшись, внесла поправку слева госпожа Брюнетша.

— Не может быть! ВиктОр! Голубчик! Как можно не любить балета?! Тем более Эйфмана! С его такой ослепительной дерзостью пластических решений?!

— Так это он сейчас будет… хм… плясать? — явил во всей красе дремучее невежество «владелец заводов-газет-параходов».

— О, боги! — ужаснулась мадам Плевицкая и картинно всплеснула руками. — Но и ты, Алинушка, хороша. Нужно заниматься эстетическим воспитанием мужа. Ты меня слышишь?

— Непременно, тетушка. Вот прямо сейчас и начну.

— Ах, я так взволнована! Завидую вам, ВиктОр. Сейчас вам предстоит впервые окунуться в божественный мир танца. Это состояние — оно сравни… Э-э-э-э-э… Я даже не могу подобрать достойного эпитета… Это все равно, как впервые взойти на брачное ложе с любимой женщиной.

— Да ладно. Какое там ложе? Они же все — пидоры!

— ЧТО? КТО? — потрясенно отшатнулась от крутого, но дремучего родственника мадам Плевицкая.

— Ну эти, которые балеруны…

Хвала Мельпомене, что в следующую секунду свет в зале упал, а занавес, соответственно, поднялся. Иначе сия культуроведческая дискуссия грозила обернуться тетушкиным не эстетическим экстазом, но — прозаическим инфарктом…

На подъезде к городу Купцов слегка подзастрял в пробочках, так что к офису «Феникса» в начале восьмого Петрухин подъехал в гордом одиночестве и на такси.

Зеленков нетерпеливо дожидался гостя на улице: он стоял у входа под козырьком, курил неизменную сигарету и общался с уже знакомым решальщикам охранником. Возле их ног покачивались бутоны роз, горела под колпаком свеча. Капли дождя стекали по стеклу, как слезы…

«Любопытно, — подумал Петрухин, расплачиваясь с таксистом и выбираясь из машины, — всплакнул ли кто-нибудь по Образцову? Всплакнул ли кто-нибудь по человеку с выразительным прозвищем Людоед? Вполне может статься, что и нет… А еще интересно: сколько сроку они намерили этому импровизированному мемориалу? В принципе, при таких оборотах и завязках птенцы гнезда „Фениксова“ вполне могут потянуть и обустройство здесь Вечного огня. В память о всех безвременно ушедших жертвах беспредела…»

В кабинете у Котьки жалюзи были закрыты и горела настольная лампа. В ее свете густой сизой волной предсказуемо плыл сигаретный дым.

— Ну что скажешь, коллега? — с трудом сдерживая нетерпение, спросил Зеленков. Ему так не терпелось услышать о результатах проведенных решальщиками раскопок, что он забыл предложить гостю напитки.

О чем «тактичный» Петрухин, впрочем, не преминул напомнить.

— Блин! «Семен Семеныч»! — шлепнул себя по лбу хозяин и, подорвавшись с места, оперативно организовал для Петрухина «темное запотевшее». Затем, выждав для приличия время, необходимое для первых, самых вкусных глотков, повторил вопрос.

— Вот этот телефончик, — Дмитрий протянул бумажку с номером, — числится за «Манхэттеном». Именно по нему звонил один из убийц вашего Людоеда. Сразу после исполнения заказухи.

— О как! Сейчас проверим! — Зеленков развернул на экране монитора клиентскую базу данных и принялся азартно стучать по клавишам. Не прошло и минуты, как выражение азарта на его лице резко сменилось разочарованием. — Увы, но это всего лишь телефончик приемной. По нему сотни человек в день звонят. Спроси у секретаря, кто звонил, — она и не вспомнит.