Литмир - Электронная Библиотека

— Мне мой дед говорил. А он тоже на болотах жил. И его дед на болотах жил. Так вот, дед говорил: если на тебя напал волк — договорись с волком. Мудрость народная.

— Вы имеете в виду, — переспросил Шульга, — что не надо от бандитов бегать? Пойти в деревню. Собрать пожитки. Выдвинуть в Глуск. Прийти там в участок. Найти какого-нибудь важного мента. И все по чесноку ему выложить. Так и так. Деньги, которые вы взяли, — очень серьезных людей. Я от этих людей. Деньги не отдадите — вам пиздец.

— А еще дед говорил. Если с волком не удается договориться и он все же напал, не нужно пытаться свернуть ему шею или вырвать горло, — Степан понюхал душистый чай в своей чашке и довольно улыбнулся. — Потому, что волк — сильней человека без ножа. А что нужно сделать, так это сжать руку в кулак и пропихнуть ее волку в глотку. Волк будет пытаться инстинктивно заглотить ее глубже, не надо этому мешать. Наоборот, нужно пихать кулак глубже, до кишок. Так, чтобы зверю нечем стало дышать. Если все сделать правильно, волк умрет из-за своей кровожадности.

— Захожу к менту, — Шульга встал на ноги и начал ходить по поляне. — Захожу, предъявляю: верните деньги, пацаны. Хуже будет. Дальше два варианта. Если менты умные — отдадут. Если наглые — посадят. Отдают — проблема решена. Садят — тоже, в общем, решена. На зоне на меня братва от серьезных людей выйдет, я им все как есть объясню: пытался. Клады искал. Звезды с неба ловил. К ментам пришел, деньги вернуть просил. Не отдали — посадили. Они все проверят, историю с Жирным пробьют. Ментов прикопают. Деньги из жен повытряхивают. Серому — почет и хвала посмертно. Соорудят гранитный обелиск на Кальварии. Хомяку — осуждение за то, что стрекача задал. Мне — черный пояс по рулению вопросов. Хоть какой план!

— Пойдешь? — прищурился Степан.

— Пойду, — согласился Шульга. — Прощаться будем.

— Суетливые вы все, — осудил Степан. — Изнутри головы живете. Придумаете себе какую-то проблему и скачете, зажмурившись. А вокруг — мир. А в нем решений — куча. Только глаза раскрой.

— Спасибо! Подсказали! — искренне отозвался Шульга.

— Я тебе ничего не подсказывал, — покачал головой колдун.

— Мы не увидимся уже, наверное, дядя Степан, — Шульга протянул ему руку. Тот улыбнулся в капитанские усы и сказал, акцентируя каждое слово:

— Люди не расстаются навсегда.

Глава 25

Стояло раннее утро. Листья деревьев были влажными — то ли от росы, то ли от ночного дождя, а голова Выхухолева трубно гудела от мучительной ночи, в которой он сквозь сон разговаривал то с Богом, то с начальством, то с организованной и неорганизованной преступностью. Он подходил к участку, когда телефон завел мотивчик из мультипликационного фильма «Винни Пух». Хрипловатый голосок, выводивший «хорошо живет на свете Винни Пух», больше не казался Выхухолеву похожим на его собственный голос. «Надо сменить мелодию», — раздраженно подумал Выхухолев. Он снял трубку и включил громкую связь.

— Здорово, подполковник! — гаркнула трубка.

— Здравствуйте, Сергей Макарович, — смиренно отозвался Выхухолев. На секунду ему стало страшно, что вчера, когда он кричал на кухне, он не разорвал соединение и собеседник слышал его матерщину и проклятья.

— Выхухолев. Я взвесил. Раз уж дело закрыто. Ну как оно у тебя закрыто. То есть через жопу, прямо скажем. Но раз уж закрыто. Давай-ка мы с тобой встретимся.

— Понял, Сергей Макарович. Уже можно?

— Можно, Выхухолев.

— У меня дома лежит. Дома у меня, не с собой. Так я заеду в обеденный перерыв домой и — сразу к вам.

— Езжай тогда на фазенду мою. В особняк.

— В первый или второй?

— В тот, который за городом.

— Понял, Сергей Макарович.

Выхухолев учтиво поклонился, не помня, что собеседник его не видит.

— Буду ждать.

— Мне позвонить?

— Нет, можешь не звонить.

— Так а мне все брать? Или как?

— Бери все. У меня поделим.

— Ясно! Буду!

На миг в голове милиционера мелькнула идея: а не отдать ли совершенно все? Что, если не оставить себе ни копейки? Показать, что есть у него гонор и вообще. Но Выхухолев — строгий, рациональный Выхухолев, под гнетом которого душевный, веселый и способный на безрассудство Выхухолев жил последние двадцать лет, рявкнул: «Выхухолев, не дури! Возьмешь свою долю и скажешь «спасибо»!

Глава 26

Шульга вышел проститься со двором своего детства. Прошелся по тропинке, ведущей к хлеву, стопке, курятнику. Залез на ворчливую лестницу, ведущую на чердак над сараем: толкнул дверцу, та осела на прогнивших петлях и провалилась внутрь. На чердаке, застеленном соломой, громоздилась древняя прялка, у входа лежало рассохшееся и треснувшее веретено — предмет из волшебных сказок про заколдованных красавиц. Он присел, упершись ногами в лестницу и посмотрел вдаль — на не исковерканный многоэтажками первозданный горизонт, древний, как море. Туда, прочь, к небу, тянулись поля, горизонт разрезали гривы далеких, как сон, лесов. Горизонт ничуть не поменялся с тех пор, как Шульга курил тут первую в своей жизни сигарету, украденную из дедовской куртки.

Посмотрел на хату. Дом будет стоять еще лет двадцать. Первое время не будет заметно, что он заброшен, но потом из-за нетопленой печи, из-за сырости, прогниют стрехи, провалятся балки крыши. Взорвется шифер, его листы разбросает ветер. Фотографии предков, обои, стол, за которым они с Хомяком и Серым играли в карты на фофаны, начнут заливать июньские дожди, окутывать сентябрьские туманы. Потом осядет фундамент, взорвутся доски пола. Бревна стен потеряют свою симметричность — стекла лопнут, слетят наличники и ставни. Проезжающие мимо водители будут меланхолично думать о том, что вот стоят развалины, а ведь в них кто-то когда-то жил. А в них он, Шульга, жил! В них Серый жил. И Хомяк. И это было не сто лет назад, а недавно, так недавно, что — руку протяни, дотронешься до этого вчера. Потом, по бревнышку, рухнут стены. Все превратится — в поле, в дерн, в горизонт. В море земли. В ничто.

Шульга спустился с лестницы и — перед тем, как навсегда закрыть за собой калитку, тронул ладонью массивные бревна хаты. Они были теплыми и ноздреватыми: дом как будто все еще дышал, все еще не бросал надежды жить. Погладил космы высохшего сфагнума, торчащего из щелей. До свидания. Бывай.

Он перешел через улочку и постучался к бабе Любе. Спохватился: свои здесь не стучат. Вошел, громко топая ногами в сенях, показывая, что идут гости. Баба Люба сидела на диване, под портретами родных. Одна, смотрела прямо перед собой — как будто память подсказывала ей столько интересного, что никакая газета, никакой телевизор были не нужны. Кто ее похоронит, когда придет время? Гриня Люлька? А кто похоронит Гриню?

— Как ваше здоровье? — поинтересовался он. Но деревенская женщина решила не поддерживать игру в обмен любезностями.

— У дарогу сабрауся? — уточнила баба Люба.

— Собрался, — подтвердил Шульга и сел рядом с женщиной. Он вспомнил, что про умирающих здесь, в Буде, говорили именно так: «Собрался в дорогу». Когда дед слег с инсультом и не приходил в сознание, про него говорили: «Собрался в дорогу». Когда он умер, сказали: «Пошёл». Смерти не существует. Есть лишь путешествие, в которое ты уходишь, прощаясь со всеми, кого любил.

— Не вышла у цибя тут ничыво, — покачала головой баба Люба. — Друга пацирал. Денег не нашол.

— Значит, не мое, — усмехнулся Шульга.

— Я цибе аладак напекла, — сказала женщина и кивнула на домотканый сверток, лежащий на столе. — Паедишь у дароге.

— Спасибо, баба Люба.

— Сягодня чацверг. У пяць будзе машина з камволя идти. Можэш падъехать.

Шульга улыбнулся: опять камволь. Она перекрестила его сложным крестом и поцеловала — в лоб, в щеки и снова в лоб. И помахала рукой, не вставая — так, как будто их разделяла река или как будто он уже сидел в машине и, прильнув лбом к стеклу, смотрел, как удаляется ее фигура. Он кивнул и вышел. На крыльце осмотрелся, обнаружил неубранное ржаное поле за околицей и потопал к нему. У него оставалось еще одно дело.

65
{"b":"249032","o":1}