Прилавки были нетронуты. Тысячелетняя пыль лежала на трехлитровых банках, на штабелях печенья «Василек» комбината «Слодыч», на прозрачных двухкилограммовых пакетах с гречихой, овсянкой, пшенкой, сахаром, солью. Молчаливым постовым стояла в красном углу надувная лодка «Нырок» — давняя мечта Выхухолева. Ее наполовину спущенный вид не убавлял торжественности. Теснились керосиновые лампы, и тут же, рядом, громоздились резиновые сапоги разных размеров — черные, зеленые и даже розовые для девушек нежного возраста. Висел портрет президента. Стояли велосипеды «Орленок» и «Аист» Минского велозавода. Прилавок с хлебом был пустым: хлеб в Малиново завозят из Глуска раз в неделю, и это единственный случай, когда вся деревня собирается побалагурить в очереди. Переполох царил только среди колбас: несколько палок в открытом лоточном холодильнике были пожеваны в клочья, еще несколько — надкусаны, на других виднелись отчетливо различимые следы собачьих лап. Выхухолев открыл контейнер кассы — Катька-магазинщица оставила ключ в замке, растяпа, так вот, выручка за вчерашний день была не тронута. Надо было вызывать наряд, организовывать понятых, но причастность к сцене смерти гипнотизировала Выхухолева.

— Пошла отсюда, — сказал он и вытолкал ногой собаку.

Возле трупа был целлофановый пакет белого цвета, надпись зеленым италиком «ГУМ 60 лет», ГУМ — это универсам в Минске, это значит, гость приперся из самого Минска, вот беда-то. Пакет был приоткрыт, и Выхухолев на цыпочках, аккуратно так, аккуратно, все равно уже наследил, — к пакету. Тронул рукой, втянув ее в рукав кителя, нагнул, чтобы видеть, а там. Пачки с долларами США, стодолларовые купюры, перетянутые резинками, это плохо, что резинками, если бы остались банковские ленты — можно было бы определить, откуда, может, ограбление или что. Но денег было много, так много, что если перевести в белорусские рубли, то… Мысли Выхухолева путались. Он вышел на воздух. Задумчиво подошел к «газику». Нужно было вызывать наряд, организовывать понятых, но этот пакет, но доллары.

Он включил рацию «Пеленг-2», сделанную примерно тогда же, когда и сигнализация на магазине в Малиново.

Рация отозвалась бодрым шуршанием помех, через которые отчетливо пробивался голос диктора первого канала белорусского радио. Диктор читал сказку для детей или новости, разобрать было сложно, но интонация таила в себе волшебство и заряд позитива. Выхухолев сказал сосредоточенно:

— База, база, двадцать четвертый, ответьте, база.

Диктор на секунду примолк, как будто вслушиваясь в реплику Выхухолева, но тотчас же возобновил свое восторженное речение. Подумав, милиционер выключил рацию и достал сотовый телефон. Быстро набрал номер и зажмурился, на всякий случай вытянувшись по стойке смирно. Прошло некоторое время. Процесс слушания трубки был однообразным, и он, как всегда, включил громкую связь: разговаривая по телефону без громкой связи, он казался себе слишком уж гражданским лицом, хрипотца громкой связи придавала коммуникации нужную чрезвычайность. Кроме того, можно было держать телефон на отдалении от уха, как рацию, которая уже давно не работала толком.

— Ну? — отозвался телефон раздраженно.

— Сергей Макарович, это Выхухолев.

— Ну! — еще более раздраженно рявкнула трубка.

— Сергей Макарович, тут ваш в магазине в Малиново.

— В смысле? — удивилась трубка.

— Ну, ваш. Как бы это, клиент, — Выхухолев неуверенно усмехнулся.

— Какой клиент, Выхухолев, говори без выебонов?

— Труппа! Труппа тут! — еще раз попытался пошутить милиционер, но ощущение жути еще не до конца отпустило, да и был он человеком, не совсем предназначенным для удачных шуток.

— Какая труппа, чего ты хочешь, Выхухолев?

— Судя по всему, пулевое, два отверстия, на выход и вход, спереди-сзади, самодельный бандаж, крови немного, магазин вскрыт, следов борьбы не видно, тут ночью дождь был, все замыло.

— Кто? Из местных?

— Да нет, видно из Минска гастролер.

— Выхухолев, ты не знаешь, что в таких случаях делать? Маленький, что ли? Ну труп и труп. Давай в Гомель позвони, пусть пришлют экспертов. От меня что хочешь?

— Вы зьвинице, — Выхухолев с перепугу перешел на трасянку — смесь белорусского и русского языков: он делал так всегда, когда хотел прогнуться перед человеком, находящимся выше его, выставив себя более глупым и необразованным, чем он был. — Зьвинице, што разбудзиу. Проста тут есць абстаяцельства адно.

— Что за обстоятельство, ну?

— Возле тела… — Выхухолев вернул себе четкость русского языка. — Возле трупа обнаружил пакет.

— Ну.

— А в пакете деньги. Доллары. Сотенные купюры. Трубка помолчала.

— А много?

— До хуя.

— До хуя до хуя? — уточнила трубка.

— До хуя вообще. Я не считал, но вообще до хуя. Просто торчат аж. В пакете. С надписью «ГУМ 60 лет».

— Ты один прибыл?

— Один.

— Видел кто?

— Что?

— Видел кто, как ты на место преступления проникал?

— Не знаю. Ну, собака там была.

— Выхухолев, ты тупой? Из людей кто видел?

— Не, из людей не видел. То есть, может, и видел, и что? Видел-не видел — какая разница. Кто видел — скажем, что не видел, и всех делов, — Выхухолев начинал понимать, к чему клонит трубка.

— Вызывай тогда своих. Я скажу еще своим, чтобы тоже подъехали. От нашего ведомства. Потому что труп минский, все равно наших надо подключать.

— А что с пакетом делать?

Трубка снова замолчала. У Выхухолева даже устала рука, и он облокотился на машину.

— С пакетом, говорю, что делать? — напомнил он о себе, когда молчание стало чрезмерным.

— Пакет забери.

— Куда?

— С собой.

— Куда с собой? В участок?

— Нет, не в участок.

— А куда, если не в участок?

— Не в участок, Выхухолев. Потом разберемся.

— А в протоколе осмотра указывать, что пакет был?

— Выхухолев, ты тупой?

— Так указывать?

— Выхухолев, ты тупой?

— Нет, не тупой, — вежливо ответил милиционер. — Я просто не понимаю.

— Нет, не указывать. Если что, потом допишем. Еще один протокол потом сделаешь, если что. С пакетом. Ты запомни, где лежал. Потом еще сделаешь. Если что.

— Если что что? — уточнил на всякий случай Выхухолев.

— Если что то, — резонно заметила трубка.

Диалог завял: было ясно, что стороны еще многое могут сказать друг другу, но, как двое влюбленных, не могут, опасаясь, что одно единственное лишнее слово испортит магию недоговоренности.

— Ну так я зайду тогда? — уточнил Выхухолев.

— Нет, не надо заходить.

— А пакет домой?

— Заходить не надо. Потом зайдешь. С пакетом. Но потом.

— А пакет куда?

— Не в участок, — едва сдерживаясь, рявкнула трубка. — НЕ В УЧАСТОК.

— А как будем решать? Пополам?

— Ты тупой, Выхухолев? Не по телефону такое!

— А что не по телефону? — отозвался обиженный милиционер. Он хотел сказать, что на него хотят возложить груз ответственности и он хотел бы знать, какова цена риска. На его языке вертелось слово «подстава», но он не позволил ему соскочить с губ. Очевидно, собеседник Выхухолева был человеком, с которым нужно тщательно выбирать слова.

— А что не по телефону? — повторил он. — Вроде как кто может меня слушать. Смешно! А меня никто не может слушать. Только вы и ваши можете меня слушать.

— Выхухолев, не еби мозги, — предложил строгий голос из трубки. После этого раздались короткие гудки.

Милиционер остался совершенно один в деревне Малиново, рядом с магазином, в котором лежал труп неизвестного мужчины, у служебного «газика», который заводился через раз, в бронежилете, застегнутом только спереди, в шлеме, от которого пахло Выхухолевым. В органы он когда-то давным-давно пошел по зову сердца, из-за того, что там хорошо платили. С тех пор платить в органах стали значительно хуже, но Выхухолев от погонов не отказался. И вот теперь этот целлофановый пакет с долларами. Через минуту телефон Выхухолева зазвонил мелодией из мультипликационного фильма «Винни Пух». «Хорошо живет на свете Винни Пух», — бодро выводил хрипловатый голос, который, как казалось Выхухолеву, был похож на голос самого Выхухолева.