— И в чем проблема этой стадии? — преподаватель скрывал ладонью улыбку.

Вичка хотела ответить: в том встанет или нет, но, подумав, сформулировала более изящно:

— В том, найдет ли ее танец отклик. Или не найдет. Потому что не всегда находит.

— Очень интересно, — похвалил Какаша. — И обязательно перед зеркалом танцевать?

— Ну, кому как, — пожала плечами Вичка.

Ей показалось, что ее ответы прозвучали излишне примитивно и у преподавателя могло остаться ощущение, что она глупая женщина, ничего не знающая о жизни. Пусть красивая и с ухоженным телом. И потому она вернулась к теме воображаемого:

— Я хочу добавить еще. Про воображаемое. Воображаемое очень важно в сексе. Некоторые парни просто предлагают в туалете запереться, лицом к умывальнику стать и все. Ну, сзади. И еще смотрят на себя в зеркало. Во время. Нравится им. Но так не работает воображаемое. Чисто трение. Помастурбировать можно с таким же эффектом. А когда перед этим девушку приглашают в кинотеатр, дарят розы, все вроде бы тоже самое происходит. Что в клубе перед умывальником. Только подключается воображение. Но не так, как у Юльки Жопы Холодильник. А по-хорошему. Все как в сказке происходит: в широкой кровати, в которой можно и так лечь, и так. И совсем другое ощущение из-за воображаемого.

— Знаете, — сказал преподаватель с чувством. — Вам, Есюченя, надо написать свой собственный учебник по Лакану. По Фрейду. По психоанализу. С вашим прочтением теорий и примерами из клубной жизни. Стал бы бестселлером. Вичка подумала, что если Какаша предлагает ей написать учебник, стало быть все не так плохо с ее знаниями.

— Значит, сдала, Аркадий Николаевич?

— Нет, Есюченя, — строго ответил преподаватель. — Категорически не сдала. Даже близко не сдала. Клубную жизнь вы знаете неплохо. Половую жизнь, — он брезгливо дернул губами, — тоже. Но за знание Лакана вам два балла, вы уж извините.

— Ну Аркадий Николаевич! Ну пожалуйста! — Вичка внимательно смотрела на него, пытаясь оценить, помогут ли слезы. — Меня отчислят, у меня уже есть одна задолженность. Ну пожалуйста, пожалуйста, — на всякий случай она выпустила скупой ручеек из правого глаза — пока тоненький и жидкий, так, чтобы не размазать тушь. — Я вам что угодно сделаю!

— Вы мне семинары Лакана сделайте. Так, чтобы от зубов отскакивали. К пересдаче.

— Ну отчислят же меня! — в ее голосе вдруг проявилось больше паники, чем нужно было. Кроме того, Вичка ощутила, что из подмышек полилась липкая, пахучая паника: она стремительно теряла царственность. — Мне ведь немного надо. Минимальный проходной балл. Ну пожалуйста. Я — любое желание! Любое — самое дерзкое! Прямо тут!

Преподаватель фыркнул и закатил глаза. Все летело к чертям. Все должно было быть не так. Она представляла сцену по-другому: заходит, дефилирует (сделано), посылает долгие взгляды (сделано, но не сработало), теребит себе соски (сделано), поддергивает себе юбочку (сделано). Клиент заводится. Она его еще больше распаляет разговором, в котором преподносит себя мудрой, знающей женщиной. Пусть при этом она красива, и у нее ухоженное тело. Клиент дрожит и умоляет ее отдаться. Она говорит с ним о психоанализе и оговорках по Фрейду. Она объясняет ему все о сексе. Клиент блеет и бегает вокруг нее возбужденным козлом. Она снисходительно позволяет потрогать себе грудь, поцеловать в шею, затылок, получает за это высокую оценку и, если тип при этом не вызвал в ней омерзения, может быть, еще что-нибудь ему позволяет, по ситуации.

— Ну пожалуйста, — повторила она еще раз, чувствуя, что начинает закипать.

— Встретимся через неделю. На пересдаче.

А что ей эта пересдача? Еще короче юбку надеть? Так короче уже некуда! Трусики на ней — самые лучшие. Сиси тверже и привлекательней не станут. Что изменит пересдача? Сейчас отказался, на пересдаче откажется.

— Ну почему вы не хотите? — она наклонилась к нему, показывая грудь в другом ракурсе. Ее движение было встречено быстрым брезгливым прищуриванием, вообще, этот мудохлик все время морщился, что он, баб боится, что ему, не надо, что ли? Голова у Вички заполнялась пульсирующей багровой яростью. — У тебя не встает, котик? Не встает вообще? Ты импотент, да? Или тебе, блядь, мальчиков? Ты с мальчиками? Не с девочками? Что, сука, моргаешь? Меня, блядь, знаешь, какие люди добиваются? Осыпают цветами, стихи пишут! Встречают, провожают, платят, чтоб я просто минутку рядом постояла! Знаешь, какие люди? Да кто ты вообще такой? Давай, блядь, пятерку ставь, иначе тебя, блядь, закопают на хуй! Приедут, отхуярят, а потом Лакана этого тебе в жопу засунут! В ведомость давай пиши!

Вичка увидела, что Какаша закрыл зачетку и в разлинованной ведомости в единственной не заполненной клеточке крупно и четко написал «2\два». Она думала взять стул и ударить преподавателя по голове, но вдруг сообразила, что это уже ничего не изменит. Во всяком случае, в лучшую сторону. Цокая каблуками и чувствуя, как горячее льется, льется из глаз по щекам и щекочет губы, она распахнула дверь в аудиторию и ступила прочь и — вниз лететь, лететь вниз, сгруппироваться по возможности, Шульга упал плашмя, амортизировав упором на руки, но все равно было больно: под ладонями, которые вдруг стали его, Шульги, ладонями, ходило ходуном болото, наверху было дупло, из которого он вывалился, рядом стоял Степан, уже тянувший руки, чтобы помочь встать. Шульга полежал несколько секунд, приходя в себя и осознавая себя Шульгой. На пальцах больше не было длинных, неуклюжих ногтей, ноги не были вывернуты каблуками. Ощущения телесности поменялись, даже цвета как будто воспринимались по-другому, по-мужски, без изменений остался только привкус земляники, земляники — полученный, конечно же, из луковичек, которые ел перед тем как.

— Это что, блядь, было такое? — крикнул он, поднимая голову.

— Это бой был.

— Это пиздец был, а не бой! — не согласился Шульга.

— Нет, это именно бой, — настаивал колдун.

— Вы вообще знаете, что там? Там весь пиздец! Там лютый пиздец, там просто.

— Я не знаю! И знать не хочу! Что произошло — только между тобой и болотом.

— Я бабой был! Какой-то молодой бабой! Которую чуть на хуй не посадили!

— Не знаю и знать не хочу.

— Мне экзамен нужно было сдать, а я не мог. В смысле, не могла. Не, ну это вообще!

— Экзамен ты не сдал? Не сдала? — уточнил Степан.

— Там без вариантов! Ну, то есть, конечно, можно было — упрашивать, но я закипел что-то.

— Ну, значит, не твой клад. Не твой.

Шульга приподнялся на четвереньки, вдумываясь в приговор, озвученный Степаном.

— То есть, все?

— Все.

— А если повторить?

— Что толку? Будет ровно то же. Был бы бой по тебе, вышел бы победителем.

— То есть не надо было мне психовать?

— Откуда ж мне? Я вообще не должен знать, как у тебя там прошло.

— Так я ж не знал, что это бой! Я вообще себя Шульгой не помнил. Какая-то Вичка! Вичка Есюченя! Полная подмена! Я не о кладе думал, а о том, как мне труселя в промежности натерли. И о том, какой я красивый. И тело ухоженное. Не, это не пересказать даже! Так а точно все?

— Точно.

— Без вариантов?

— Без вариантов.

Шульга добрел до костра, обхватил голову руками и надолго замолчал. Похоже было на то, что он заснул вот так, согнувшись. Степан закипятил в котелке воды и заварил чая из трав. Чай пах полевым ветром, грустью и расставанием. Такой чай хорошо пить, уезжая в путешествие, из которого можешь не вернуться. Растолкал Шульгу, протянул ему чашку. Шульга глотнул и заговорил, покачиваясь:

— Очень серьезные люди дали деньги. До хуя денег. Деньги были на дело. Мы должны были их передать другим серьезным людям. Деньги мы проебали. Деньги забрали менты. Местные менты. Глусские. Нас уже ищут или скоро начнут искать. Найдут. Без вариантов. Хомяк думает, что его не найдут, но найдут и его. Серому уже по хуй. Положат по одному. Закопают где-нибудь. Без крестов. Если вообще закопают. Такие дела.

Степан выслушал его внимательно, глядя на огонь.