А через некоторое время Бальхен пишет мемуары. И не то чтобы прямо чернит Бэрда, а так, вскользь. Над Антарктикой путался с навигационными определениями. Значит, и в Арктике был не силен... И Беннетт навигацию не знал... В общем думайте как хотите.

А Бэрд, между прочим, писал о Бальхене только с уважением.

Книга Бальхена оказалась в основном корректной. Все скрыто в подтексте. Рукопись, которую он показал семейству Бэрдов, в числе которого был и сенатор, брат покойного адмирала, подверглась правке. И лишь после смерти сенатора Монтегю рискнул предать гласности эту первоначальную редакцию книги Бальхена.

Кстати, Монтегю приводит также слова Коры Беннетт, якобы сказанные Бальхену в день похорон ее мужа. Мол, смерть Флойда — лучший подарок Бэрду.

И опять намеком. Снова никаких прямых указаний. Толкуйте как удобнее.

А если уж Кора Беннетт знала что-то такое, мы вправе бы ожидать, что в книге воспоминаний, которую она издает в 1932 году после смерти Флойда Беннетта, это будет сказано.

Но в книге Коры Беннетт об этом ни слова. Так был ли разговор по возвращении с Арлингтонского кладбища? Не «реконструировал» ли его Бальхен много лет спустя так же, как и ночной разговор с самим Беннеттом в гостинице? И по той же причине?

А спросить полковника честно и прямо уже нельзя. Он умер, пережив своего командира на шестнадцать лет. Последний из странного союза трех. Единственный, кроме двух, имевший наиболее близкое отношение к загадке. Или к ее загадочной тени, рожденной национальным соперничеством, честолюбием, подогретым прессой, ищущей сенсаций в шероховатостях, несовершенстве человеческих характеров, которые она помогает гипертрофировать до уродливости, делающей невозможным простое человеческое общение. И тем более высокую дружбу.

Можно ли подвести итог всей этой истории спустя шестьдесят с лишним лет после событий 9 мая 1926 г.? По нашему мнению, можно. И необходимо. Тщательный и всесторонний анализ полета «Жозефины Форд» не дает никаких веских оснований ставить под сомнение достижение Бэрда и Беннетта. Это, конечно, прекрасно понимали и противники Бэрда — его современники, среди которых были и летчики, и авиаспециалисты. Потому-то никто из них, даже Бернт Бальхен, не решился при жизни адмирала выступить открыто с одними лишь домыслами и догадками. Только в 1976 году, спустя много лет после смерти Бэрда, генерал Умберто Нобиле вслед за журналистом Ричардом Монтегю стал уверять в своей книге «Крылья над полюсом», ссылаясь на уже известного читателям Лильеквиста, что-де именно он первым побывал в 1926 году над Северным полюсом как командир дирижабля «Норвегия». Но даже и Нобиле, как ему ни хотелось развенчать удачливого соперника, все же ни единым словом не упомянул о «признании» Флойда Беннетта. Потому что в глубине души был уверен — не было его!

В ночь с 31 августа на 1 сентября 1928 года (в высоких широтах ночи светлые и в конце лета) с норвежского рыболовного судна «Бродд» заметили качающийся на волнах круглый предмет.

— Посмотрим, — скорее от скуки, чем от любопытства, предложил помощник капитана.

— А! Бочка из-под машинного масла! Не стоит тратить время, — отмахнулся шкипер Гарейд.

— Но форма какая-то необычная. Да и длинновата, — усомнился помощник.

Гарейд проворчал что-то по адресу настырного подчиненного и приказал повернуть на предмет...

Когда находку подняли на палубу, рыбаки отрешенно сняли зюйдвестки, и радист торопливо отстучал: «Всем, всем, всем. Найден поплавок гидросамолета, по-видимому, «Латама». Наши координаты... В 3.00 войдем в Тромсё. Нужен эксперт».

Экспертизой руководил норвежский адмирал Герр. Да, рыбаки не ошиблись. Поплавок принадлежал «Латаму-47».

Летающая лодка новейшей модели, которую французы готовили для полета через Атлантику, стартовала из Тромсё. Командовал экспедицией Руаль Амундсен. Маршрут лежал не через весь океан, а на Шпицберген. Ожидалось, что к вечеру самолет совершит посадку в Кингсбее. Туда уже прилетела «Савойя» итальянца Маддалены, стартовавшего несколькими часами раньше. Но «Латам» исчез. И вот через семьдесят три дня этот поплавок...

Назавтра во всех газетах мира бушевал шквал сообщений. Теперь уже в гибели великого норвежца никто не сомневался. И потому другая случайная находка, подтверждающая катастрофу, — бензобак, обнаруженный в море полтора месяца спустя (13 октября), — как-то осталась в тени. Знали о ней, пожалуй, только специалисты. Жадной до сенсаций прессе она была попросту неинтересна.

Куда и зачем летел «Латам»?

Вернемся к событиям более чем полустолетней давности. За три месяца до находки поплавка, в конце мая 1928 года, в Осло был устроен банкет. Летчики Уилкинс и Эйелсон совершили перелет от мыса Барроу на Аляске до Шпицбергена. Впервые аппарат тяжелее воздуха пересек Центральный Арктический бассейн.

Поднимались тосты, звенел хрусталь. И конечно же после виновников торжества одной из главных фигур на банкете был человек-легенда, загадочный норвежец Руаль Амундсен.

Три года назад Амундсен и американец Элсуорт совершили ошеломляюще смелый полет на двух летающих лодках к полюсу. Самую малость не дотянули Н-25 и Н-26 до Северного полюса. Вынужденная посадка. Возвращение на одном самолете, фантастически удачное, просто... по ту сторону риска[62].

Впрочем, в кругу полярных исследователей давно укрепилось мнение, что Амундсену поразительно везет. Не было еще экспедиции, из которой он не возвратился бы с триумфом. Воздушные экспедиции в ту пору были весьма и весьма ненадежны, но иного способа штурма Арктики Амундсен теперь не признавал.

Нобиле... Здесь, за банкетным столом, его имя стараются не упоминать. Из уважения к почетному гостю. После полета «Норвегии» в 1926 г. установились сложные отношения между Амундсеном и Нобиле. Суть размолвки уже потонула в нагромождении газетных и журнальных статей. Для прессы же сенсация: поссорились два знаменитых исследователя! Каждый публично обвинил другого в каких-то смертных грехах, и оба заявили, что терпеть не могут друг друга.

А имя Нобиле было на уме всех сидящих за банкетным столом. Ведь здесь звенят бокалы, а Умберто Нобиле на своем гигантском дирижабле «Италия» снова летит к полюсу[63]. Уже без Амундсена.

Вполне понятно, как уязвлено его самолюбие — «полярного исследователя номер один». Да что делать. Видимо, звезда Амундсена клонилась к закату. И в настроении его, и в высказываниях явственно ощущались мотивы усталости, мысли о неизбежной смерти. И уж если это произойдет, говорил Амундсен, то лучше в небе. «...Вы знаете, как хорошо наверху. Я хотел бы там умереть. Чтобы смерть ко мне пришла таким рыцарским образом. Это было бы достижением моей мечты — смерть быстрая и без страданий. Более тридцати лет назад, в бельгийской экспедиции, я почувствовал опасность медленной гибели — единственное чего я боюсь».

Банкет продолжался. На серебряном подносе росла горка поздравительных телеграмм. Зачитывали их громко, торжественно. И вот, когда к концу банкета была распечатана очередная телеграмма, читающий запнулся. Притих и оживленный разговор. После паузы в зале четко и ясно прозвучали слова: «Связь с «Италией» потеряна». Сидящие за столом были опытны и понимали, что значит в Арктике потерять связь.