— Скажи там, что забирать у нас боевые части нельзя, — напутствовал его Кабанов. — Я понимаю — гангутский батальон иной дивизии стоит. Народ у нас проверен в огне. Но скоро залив покроется льдом, и мне нужно будет держать круговую оборону. Объясни там, что зимой через Ботнический залив пешком ходят из Финляндии в Швецию. Кого я в полевые караулы на лед поставлю?

— А если командующий поставит вопрос о нашем отходе с Ханко?

— Отступать не собираемся, — рассердился Кабанов. — И чтобы больше я не слышал такого слова — отходить! Бросят нас на прорыв ленинградской блокады — пойдем. Только скажи там: надо снимать людей с Ханко на мелких судах — на шхунах, на катерах, на мотоботах. Чтобы уйти всем быстро и неожиданно для противника… Ты там, однако, доложи, что мы готовы Гангут защищать до конца. Только чтоб солдат не забирали…

Барсукова ждали из Кронштадта на другой день.

Никаких вестей от него не поступало, не было подтверждения о прилете в Кронштадт и о вылете.

Кабанов с утра ждал Барсукова на гидродроме. Из КП звена гидроавиации он по телефону запрашивал сухопутный аэродром, начальника штаба авиаполка, майора, который все эти месяцы находился с двумя эскадрильями на Гангуте:

— Есть извещение, Петр Львович?..

— Нет, товарищ генерал, будет — тотчас доложу вам.

Летчики, летчики… Их было мало, их стало меньше после боев на Эзеле и Даго. Но они еще не знали ни одного поражения в воздушном бою. Все знали, как любит летчиков Кабанов, да и каждый на Гангуте обожал летчиков: им писали письма и десантники, и солдаты пехотной бригады, и катерники, летчики всегда приходили на помощь в самую трудную минуту. И машин-то новых не успели получить, и раций нет на борту, и скоростенка — не чета «мессерам», а не уступали ни «мессеру», ни «юнкерсу», ни всяким «бленхеймам» или «бульдогам»… На «чайках» — четыре пулемета, все же слабенькое оружие, только смотря в чьих руках!..

А когда прилетели пушечные «ишачки», да когда подвесили под фюзеляжи первые эрэсы — огненные снаряды, какими и не пахло у фашистов! — о-го-го как загордились ханковские летчики! Конечно, каждый тайно мечтал о «ЯКе» или «МИГе» — знали, что воюют новые машины на других фронтах. Но гангутцам они не достались, они и на стареньких своих машинах взлетали мгновенно, по сигнальной ракете, да что там по сигнальной, — по звуку, по наитию, потому что враг рядом и закон осажденного гарнизона был беспощаден: бить сразу, с ходу, если нет оповещения!..

Так и лезли в голову эти воспоминания: о сбитом Иване Козлове, о трагической смерти штурмана Олега Сиркена, соседа майора Ройтберга по квартире в Котлах, — он и умер у Петра Львовича на руках, успев только сказать: «Отвоевался. Жаль, что свои…» Разве виновны зенитчики в этом: идет СБ со стороны Турку, тянет на аэродром в черном облаке бьющего из пробитого бака масла. Откуда СБ над Гангутом? А разве не было у противника наших самолетов, захваченных на приграничных аэродромах? Кто мог знать, что это свой тянет после бомбежки Турку?..

Словно предчувствовало сердце Сергея Ивановича, хоть он и гнал от себя дурные мысли. Он протянул руку к телефонному аппарату, едва заслышав хлопанье зениток в районе аэродрома, схватил трубку, выслушал: «Докладывает майор Ройтберг. Зенитчики бьют по чужому бомбардировщику», успел бросить: «Еду», и помчался на сухопутный аэродром.

Когда прилетевший без оповещения ДБ-3, получив два десятка пробоин, сел на летное поле, к нему ринулись ханковские танки. Как ни горько было на душе, а все же Кабанов подумал: «Молодцы, против посадочного десанта нацелены хорошо!»

Барсуков, бледный, но внешне спокойный, спрыгнул на землю и, не докладывая Кабанову, быстро прошел к санитарной машине, распорядился, чтобы сразу забрали в госпиталь штурмана, раненного крупнокалиберной пулей в ногу. Остальные невредимы, самолет в порядке, да и штурман, после обработки раны, сможет, наверно, вернуться в Кронштадт.

Кабанов обнял Барсукова за плечи и увлек в машину.

Он не стал в машине ни о чем расспрашивать, нельзя было расспрашивать даже при шофере, которого Сергей Иванович давно знал и любил. Барсуков в двух словах объяснил, что на МБР-2 возвращаться комфлот не разрешил — рискованно, а вот оповестить о вылете ДБ-3, очевидно, не успели…

Остановив в лесу машину, Кабанов увлек Барсукова в сторону:

— Что решил Военный совет?

— Ставка Верховного Главнокомандующего приказала перебросить гарнизон Гангута на защиту Ленинграда.

— Сдать полуостров?

— Нет, командующий так и просил передать вам, Сергей Иванович: полуостров мы не сдаем. Мы уходим на более важный, решающий участок фронта. Очень туго под Ленинградом, флот должен все силы там сосредоточить.

— Как будут снимать?

— Морем.

— Доложил мою точку зрения?

— Да. Флот не может сейчас расходовать силы, а главное, такое количество горючего для перевозки многотысячного гарнизона на мелких судах. Командующий считает, что для этого нужно слишком много времени, а эвакуацию надо кончить до ледостава. Решили действовать смелее: сюда придет эскадра.

— Эскадра?!

— Ставка приказала флоту снять гарнизон Гангута, Сергей Иванович. Пойдут эскадренные миноносцы и другие корабли. Сам Дрозд поведет. Привет вам прислал.

— Спасибо. Какие нам указания?

— Приказано в первую очередь отправить тылы, раненых, рабочих хлебозавода и холодильника и продовольствие. Рассчитать так, чтобы в последней группе остались наиболее боеспособные части, насыщенные автоматическим оружием. Да, еще забыл… — спохватился Барсуков. — Приказано обязательно с первым эшелоном отправить пожарные команды.

— Сильно бомбят Ленинград?

— Мы еще здесь не видели таких воздушных боев, Сергей Иванович. По две сотни самолетов прорывались к Кронштадту. Зенитная оборона крепкая. С бомбежкой не очень у них получается. Но вот артиллерия изводит ленинградцев. Круглые сутки бьют прямо по улицам, по трамвайным остановкам. Форты и флот защищают Питер. На учете каждая корабельная пушка.

— Обязательно с первым же эшелоном отправим туда артиллерийскую часть, — решил Кабанов и добавил: — Ну, вот что: никому, кроме комиссара, об эвакуации ни звука. Постараемся возможно дольше все держать в секрете. Всех сразу возьмут или частями?

— Пока намечены три эшелона.

— Три?.. Да… — Кабанов нахмурился. — Но все-таки постараемся противника обмануть. План погрузки по часам и минутам разрабатывайте в разных вариантах: погрузка в гавани, погрузка на рейде, скрытый уход и отход с боями. Все надо предусмотреть. Продумаем систему обмана противника. Тут придется действовать хитро и осторожно, чтобы запутать их и запугать. Ну, пошли в машину. Только не понимаю, почему нельзя было сразу начать с тылов и раненых, — упрямо добавил он. — Почему заставили раненых выгружать…

Откуда было знать Кабанову, находясь в сотнях миль за фронтом, что командующий настаивал на погрузке стрелкового батальона не только ради укрепления Ораниенбаумского плацдарма, что само по себе тоже важно для судьбы Красной Горки, всех южных фортов и Кронштадта, но так он действовал и ради Гангута, ради его гарнизона. Удача первого форсирования минно-артиллерийских заграждений и переброски боеспособного батальона под Ленинград — это был веский аргумент при новом докладе командующего флотом члену правительства, Военному совету фронта, а через них и Ставке об эвакуации гангутцев. Решение было принято.

Риск огромный, но риск базировался на разумных возможностях и стратегической пользе. Судьба Ленинграда — это судьба Москвы. А судьба Москвы — это будущее всего отечества.

Линкоры, крейсеры, эсминцы всей силой своего огня сдерживали бешеный натиск фашистских армий на Ленинград. Пока лед еще не сковал Неву, а час этот был близок, они быстро и скрытно меняли позиции и с разных направлений открывали по врагу на подступах к городу огонь. Не смолкнут корабельные орудия и тогда, когда станет на Неве, в Морском канале и в заливе крепкий лед. Но сейчас, в конце октября, снять с огневых позиций эсминцы «Стойкий», «Славный», «Суровый», «Сметливый», «Гордый», минзаги «Марти» и «Урал» — значило лишить фронт под Ленинградом поддержки дивизионов сильнейшей артиллерии, флотской артиллерии, мощь и точность которой проверены и затвержены.