В конце августа на Хорсенском архипелаге начали строить укрепления. Федор Георгиевич Пивоваров изучал рубежи каждого острова и составлял план такой обороны, при которой исключались бы всякие сюрпризы. За ним следом шли саперы Репнина, они готовили котлованы для будущих дзотов и пулеметных точек. Пивоваров завалил заказами филиал «фабрики стандартных дзотов» Репнина, развернутый на Хорсене.

Сам Анатолий Репнин прибыл на Хорсен управлять этой «фабрикой». Взвод, к ужасу Думичева, поселился всего в пятидесяти метрах от нового командного пункта, Думичев теперь обходил КП отряда за три версты. Правда, встречаться с Граниным ему пока не приходилось. Гранин ходил из роты в роту, проводил строевые занятия, разумеется, ворча, что «знаменитый десантный отряд превращается в заурядную пехотинскую часть». А Думичев и все саперы работали то в хорсенском лесу, то на островах, сооружая и здесь непробиваемую «линию Репнина». Дежурные солдаты и матросы валили лес; саперы строили каркасы; плотники, прозванные «бурлаками», тянули ночью вдоль острова эти каркасы к передовой, а дальше плоты шли на буксире за шлюпками под огнем противника.

Работа только началась. Успели укрепить Эльмхольм.

По ночам на моторках к Кугхольму подскакивали шюцкоровские автоматчики. Они донимали бойцов обстрелом, прощупывая щель для десантов.

В темную ночь на второе сентября с хорсенской пристани Томилов проводил взвод Щербаковского в засаду в район Кугхольма. На двух катерах Щербаковский отправился, чтобы подстеречь автоматчиков и как следует их проучить.

Томилов медленно зашагал вдоль берега, прислушиваясь к малейшему звуку на левом фланге. Он знал: когда Щербаковский начинает действовать, пробуждается вся округа.

Стучали топорами лесорубы, с залива доносились голоса плотовщиков.

— Гей!.. Трави помалу!..

— Полундра!.. — зычно кричал кто-то с берега.

«Тянут на Гунхольм плот, — подумал Томилов. — Опять Пружина базар устроил…»

На берегу у костра грел руки флегматичный лейтенант Пружина, недовольный тем, что его взводу поручили сплав плотов.

Подойдя к костру, Томилов поздоровался и спросил:

— Почему на плотах такой галдеж?

— Живые ж люди, — откликнулся Пружина. — Там целое отделение.

— А бурлачат сколько?

— Трое.

— Да вы четвертый, руки греете, — сердито сказал Томилов. — Переставить все наоборот: поменьше народу на плоту. И чтобы побыстрее тянули берегом. Шлюпка для буксирования готова?..

Пружина не успел ответить: на заливе поднялась пальба, да такая, что Пружина тотчас разбросал костер, а Томилов поспешил к командному пункту. Но стреляли не слева, где находился Щербаковский, а справа, со стороны Гунхольма.

Навстречу Томилову бежали писаря.

— Капитан послал поднимать резервные взводы рот…

Еще с порога Томилов услышал голос Пивоварова:

— …Связь прекратилась на десятой минуте боя. Пять минометных батарей бьют по переправе на Старкерн и по отмелям…

Пивоваров докладывал по телефону в штаб базы. А Гранин, расстегнув китель, навалился на островную карту, разостланную на столе.

— Пружину надо подтянуть, Борис Митрофанович, — возможно спокойнее произнес Томилов, подсаживаясь рядом. — В ноль по чайной ложке — долго будем сплавлять плоты…

— Какую пружину? — не понял Гранин. — Тут Кабанов мне такую пружину сейчас накрутил — глаза на лоб лезут. Или Гунхольм будет наш, или долой с отряда…

— Ты не кипятись, не волнуйся. И Гунхольм будет наш, и отряд будет твой. Что произошло?

— Прохлопали, ротозеи, высадку. Я им наказывал: вахтенную службу нести, как на корабле. Записывать в журнале, чтобы все чин чином. На финском берегу чтобы муха незамеченной не пролетела. А они упустили выход финских катеров. Понимаешь, комиссар, пытались шюцкоры действовать по-нашему. Зашли было с тыла. Ну, дали им по морде. По-нашему у них не выходит. Тогда они бросили весь десант на северный берег, вот сюда, перед Восьмеркой… Так назывался перешеек, соединяющий обе половины Гунхольма, похожего на восьмерку.

— Восьмерка наша?

— То-то и неизвестно, наша ли. Пулемет стучит там станковый, как будто наш… Ну, что там еще? — У входа в каюту стоял писарь Манин.

— Взводы подняты по тревоге, товарищ капитан. Командир отделения разведки Богданов дожидается здесь. С Гунхольма прибыл связной.

— С этого надо было и начинать. Зови его сюда.

Промокший на переправах связной дрожал, докладывая о положении Гунхольма. Южная половина наша, на северной местами бои, на Восьмерке неясно. Томилов добивался от связного подробностей. Но Гранин вспылил:

— Да брось ты из него душу тянуть! Видишь, она у него и так в пятках. Ступай на остров. Передай командиру: держать Восьмерку до последнего дыхания. Подкрепление сейчас пришлю…

«Щербаковского нет под рукой, — досадовал Гранин, — тот наверняка удержал бы Восьмерку».

А с Кугхольма доложили, что резервная рота помешала финскому десанту приблизиться к острову. Один катер резервной роты курсирует возле острова, другой куда-то ушел.

«Наверно, сюда спешит, — решил Гранин. — Ишь ты, немцы Таллин взяли, а финны радуются. Лезут на нас со всех сторон».

— Ну, каковы твои планы, Федор Георгиевич? — Гранин уже обрел обычное спокойствие и обдумывал варианты контратаки.

— Я предлагаю такой план, — с готовностью откликнулся Пивоваров. — Соберем из резервов роту, помимо нашей гвардии. Бросим через переправу на южную часть острова. У базы попросим огоньку вот сюда, по северной части и по этой бухточке. — Пивоваров указал место, где он когда-то высаживался с Щербаковским. — Там наверняка находятся шлюпки, на которых прибыли финны. К утру соберем силы в кулак и одновременно с отсекающим артиллерийским огнем начнем контратаку.

— Как это у вас с комиссаром гладенько получается! Сосредоточим… отсекающий… атакуем… А противник будет сидеть и поджидать?! Мы здесь ослабим — он сюда ударит и на Гунхольм за ночь сил накидает. Им, наверно, Гитлер сегодня такого фитиля задал за бездействие, что они на рожон лезут.

— Да ты не кипятись, Борис Митрофанович. Что ты сам предлагаешь?

— А ты, комиссар, что скажешь?

— По-моему, Федор прав. Во всяком случае насчет огня. Надо просить у Ханко огня по плавсредствам финнов и по Восьмерке. Не давать больше ни высаживаться, ни продвигаться вперед.

— А если на Восьмерке наши?.. Нельзя действовать по стандарту. Финны привыкли к нашей тактике, а мы их сейчас обойдем. Хорсен ослаблять не будем. Передай на все острова, чтобы сидели в готовности. На Восьмерку бросим сейчас через переправу саперов, строителей — всех, кто болтается тут в лесу. Резервную роту собрать и на двух катерах в тыл! Вызывай лейтенанта Репнина.

— Лейтенант Репнин здесь! — раздался голос Репнина: он был вызван на КП вместе с другими командирами.

— Ну, ученый историк, — ухмыльнулся Гранин, — придется тебе сегодня повоевать. Помнишь, как ты перед войной на партактиве с Барсуковым сцепился? Взаимодействие отстаивал?..

— Это когда про супоросую свинью шел спор? — в тон ему подхватил Репнин.

— Экий ты насмешник! — Гранин опасливо покосился на Томилова. — Ну, вот что. Давай, Репнин, на практике отрабатывать взаимодействие пехоты с моряками. Отправляйся на Гунхольм. Форсируй вот эти оба проливчика и займи оборону на Восьмерке. Твоя задача — оседлать ее раньше финнов и держать, пока у них в тыл не высадится резервная рота. А тогда бей противника и в хвост и в гриву, и чтобы к утру остров был наш. Понял? Повтори…

— Надо дать ему провожатого, чтобы не запутался в наших треклятых хольмах, — предложил Томилов.

— Дадим. В помощь возьми, Репнин, плотовщиков. Да накрути этого Пружину как следует, чтобы комиссар мне на него больше не жаловался. А провожатым пойдет Богданыч. Он Гунхольм с бою брал и дорогу туда знает… Будет у тебя за комиссара, — глянув на Томилова, завершил довольный собой Гранин.

— Согласен, — подтвердил Томилов. — Богданов храбрый, хороший коммунист, товарищ Репнин. Он вам во многом поможет.