1950 «Я прошел по стране…» Я прошел по стране Той же самой дорогой прямою, Как ходил по войне С нашей армией 27-ю. Тут я был, тут служил Неотступно от воинских правил, Головы — не сложил, Но души половину — оставил. Я прошел не по всей — Лишь по части великой державы. По могилам друзей Я узнал вас, места нашей славы! Я нашел тот окоп, Тот из многих окопов окопчик, Где на веки веков Командир мой дорогу окончил. Тут он голову мне Бинтовал по окопной науке… Час спустя в тишине На груди я сложил ему руки… Октябрь 1950
«Ночью на Киевский еду вокзал…» Ночью на Киевский еду вокзал, С полупустым прохожу чемоданом. Кто бы маршрут мне ни подсказал, Не заплутаю в пути безобманном. Еду, однако, под ту же звезду, Где в сорок третьем году проходил я, Где в сорок третьем далеком году Первого друга похоронил я. Юноша едет со мною в купе. Лет восемнадцати — больше не будет. Все, что мне надо, — чтоб к этой судьбе Не обращались жерла орудий. Кто бы он ни был и кем бы ни стал, Сколько б ему ни предстало скитаний, Я бы хотел, чтоб на этот вокзал Шел он без горьких воспоминаний. Нас разделяет каких-нибудь семь Очень существенных лет для обоих. Нас окружает дорожная темь — Небо тут завтра блеснет голубое. Это не столько слова и стихи, Сколько, поросши лиловым бурьяном, В старых кюветах гниют костяки Танковых армий Гудериана. Если б одни они там полегли — Стал бы я время терять в разговорах! Но узнаю средь родимой земли Прах наших собственных «тридцатьчетверок»… Едет со мной молодой человек, Строгими смотрит на землю глазами. Знаю, солдаты: этот — навек Будет душою высокою с нами. 1949 «Мы брали этот город над Днестром…» Мы брали этот город над Днестром, Тут старая граница проходила. Тут восемь чудищ — восемь дотов было. Один теперь. Как память о былом. Двуглазый, строенный в году тридцатом, Он абсолютно мертв. Но и сейчас, Хоть из него и вынута матчасть, Он уважение внушит солдатам. Он им напомнит сорок первый год… И скажет: не всегда я ржавел немо, Моя артиллерийская система Немало вражьих разменяла рот. Карающее детище войны, Он правому служил, однако, делу, И вы, что были там окружены, Не выбросили, братья, тряпки белой! И ваш огонь на этом берегу В последние, в прощальные минуты По-прежнему огнем был по врагу, Но, может, был и по себе салютом. Октябрь 1950 «Среди тостов всех велеречивых…» Среди тостов всех велеречивых, Что поднять той ночью нам дано, Я хотел бы выпить молчаливо Новогоднее свое вино За здоровье тех далеких женщин, С кем пришлось мне в жизни быть на «ты», Чтоб у них печалей было меньше, Чтоб сбылись их скромные мечты. Чтобы их другие полюбили Проще и верней, чем я умел. Чтобы серые и голубые Их глаза светили мне во тьме. Чтоб я шел дорогою земною К общей неминуемой черте, А они б кружились надо мною В той, в первоначальной красоте. 1950 «С черною немецкою овчаркой…» С черною немецкою овчаркой Мы вдвоем проводим вечера За хорошей книгой и за чаркой И добра не ищем от добра. Не читает и не пьет собака — Умная звериная душа. Понимает, что к чему, однако, — Это сразу видно по ушам. Ничего забавней нет и строже Этих настороженных ушей. И замечено: чем пес моложе, Тем собачий взор его грустней. Что собаке надобно для счастья? А не так уж мало надо ей: Человечье доброе участье, Тихое присутствие людей. Я делюсь душою как умею С каждым, кто в обиде и тоске, Разговаривать учусь прямее С каждым на его же языке. Пес не хуже прочих это ценит, Только не клянется без нужды. Он и так по гроб нам не изменит И не отречется в час беды. 1950
«Был я хмур и зашел в ресторан „Кама“…» Был я хмур и зашел в ресторан «Кама». А зашел почему — проходил мимо. Там оркестрик играл и одна дама Все жрала, все жрала посреди дыма. Я зашел, поглядел, заказал, выпил, Посидел, погулял, покурил, вышел. Я давно из игры из большой выбыл И такою ценой на хрена выжил… |
