Но Олиф не обращала внимания на изменение природы вокруг.

Ее интересовало лишь одно: почему не вернулись парни? С ними что-то случилось? Они не справились? Не мудрено, ведь Лекс еще в момент их прощания, выглядел, как истерзанная тряпка. И вот такой вот — раненный, уставший — он кинулся в самое пекло. Идиот. А если он лежит там, в подземелье, и истекает кровью? Останься Олиф с ним, она бы ему помогла, а она сидит здесь и изнывает от неизвестности.

И вообще, что, если Ринслер не простил Лексу предательства? Что, если весь этот цирк с Песчаниками, лишь уловка — и теперь Ринслер отыгрался на своем старом бывшем друге? Лучшего момента и не сыскать.

Олиф старалась отогнать страшные мысли подальше, но почему-то не получалось. Они как будто нарочно въедались в мозг. Это было просто невыносимо: сидеть вот здесь, на песке, и гадать, дышит еще дорогой тебе человек, или уже нет. Время вокруг медленно замирало. Секунды длились так мучительно долго, что иногда казалось, просто не хватит сил это вытерпеть.

Кнут лежал рядом и периодически порывисто вздыхал.

Девушка отстраненно посмотрела на заходящее солнце. Небо окрашивалось в нежно розовый цвет, а где-то виднелись оттенки и темнее. Олиф знала, что пройдет еще немного времени и закат станет кроваво-красным, а прямо посередине будет выглядывать солнце, освещающее землю последними лучами, которые не то, что не согревали, даже не касались песка. Просто дарили последний свет, прежде, чем главенствующее место займет круглая и по-своему «сочная» луна. А затем в пустыне станет так холодно, что продрогнут все конечности. Волосы отчасти покроются инеем. И кто-то из Изганников заснет в эту ночь, и больше уже не проснется.

Олиф повернула голову к змею.

— Почему они так долго?

Кнут лишь фыркнул в ответ, скорее выпуская пар из ноздрей, нежели отвечая. Его морда осунулась, веки начали тяжелеть. Змей не шевелился, но в его глазах читалась жалость. Он, конечно, тоже надеялся на лучшее, но все-таки был скорее реалистом. Здравый смысл подсказывал, что еще немного, и надеяться уже будет бессмысленно.

Олиф обессилено легла не песок. Тот остывал на глазах. Спустя несколько минут лежать стало холодно и к тому же жестко. Что ни говори, но она уже приноровилась спать на твердой, но все-таки перине, и песок казался каким-то неестественным.

Периодически дул прохладный ветерок, предвещающий песчаную бурю. По печальному опыту Олиф уже знала, что надвигается она медленно и неохотно. Пески, подталкиваемые редкими порывами воздуха, поднимались ввысь и оседали на теле девушки. Постепенно она превращалась в песчаный кокон.

— Интересно, если не двигаться, меня тут засыплет песком? — вырвалось у нее.

Ответом ей было молчание.

Кнут, наверное, не знал, что на такое сказать. Или просто не хотел отвечать. Похоже, его характер не изменяет ему даже тут, на воле.

— Как ты думаешь, они живы? — спросила Олиф спустя некоторое время.

Кнут снова ничего не ответил. Девушка вздохнула. Она, в общем-то, тоже не была настроена на разговор. Однако, несмотря на это, все равно задала еще один вопрос:

— Ты же ненавидишь Лекса с Ринслером, почему же согласился довести меня?

Кнут молчал.

На этот раз девушка обижено села, нарушив свое обещание, мысленно данное самой себе: не шевелиться, пока не появятся «отважные герои».

Змей наполовину зарылся мордой в песок. Глаза были закрыты, а тело вздымалось так часто, что сразу стало понятно: ему очень, очень тяжело дышать.

— Кнут, что с тобой?! — испугалась Олиф.

Она быстро поползла к змею. Тот даже не открыл глаз.

— Кнут, скажи что-нибудь!

Но он молчал. Олиф не была специалистом по вопросам странного поведения змей, но сейчас отчетливо поняла, что его чешуя потемнела, и начала оседать, словно морщинистое лицо у семидесятилетнего старика.

— Кнут!!

Она подползла к нему вплотную, коснулась змеиного тела и ошарашено посмотрела на свою руку. В ней остались два чешуйчатых лепесточка.

— О Берегини, Кнут, что происходит?! — вскричала Олиф.

Это было не похоже на какую-то песчаную болезнь, и уж солнце с жарой тут точно были не причем.

— Кнут, ты слышишь меня?! Ответь, пожалуйста, ответь!!!

«Слышу, — прозвучал в голове тихий голос. — Я тебя слышу».

— Что с тобой?!

Олиф вскочила на ноги, подбежала к морде змея и села прямо напротив. Но Кнут не открывал глаз. На секунду ей показалось, что его тело иссохло на жаре. Но этого просто не могло быть: змеи были приспособлены к солнцу, Олиф знала это.

Девушка вновь вскочила на ноги, пытаясь докричаться до змея. Она делала несколько неловких шагов сторону, наклоняясь ближе к его телу, но, не осмеливаясь снова дотронуться до чешуи, и кричала, что есть мочи. Она не понимала, чем это сможет ему помочь, но что еще можно сделать, просто не знала.

— Кнутик, родной, пожалуйста, очнись! Это несмешная шутка! Пожалуйста, хватит!

Она сделала пару неловких шагов в сторону, и замерла на месте. Ей вдруг показалось, что в одну секунду на небе образовалась огромная туча и выпустила в нее самую сильную молнию.

Олиф была права: это не «солнечная болезнь». Змеи не умирают от солнца. Зато они умирают от стрел.

В левом боку Кнута торчало около десятка деревянных кончиков, с красными перышками.

Девушка покачнулась на месте. Все это время она тут сидела и распиналась, как же ей хорошо на свободе, как же она счастлива, и как же поскорее хочет вернуться домой, на землю. Она бегала к Песчаной Завесе. Она кричала на всю пустыню о том, что наконец-то свободна. Она жаловалась на Лека и Ринслера, боялась, металась из стороны в сторону. Она говорила о том, как же хочет, чтобы это поскорее кончилось. Она думала о своей семье, как они ее встретят, и примут ли вообще.

А Кнут в это время умирал. Лежал рядом, в нескольких локтях от нее, и медленно умирал. Улыбался, отвечал, и умирал.

Олиф упала на колени.

— Почему ты не сказал? — голос ее подвел: дрогнул и охрип. Она выдавила из себя эту фразу шепотом.

«Все хорошо», — тихо ответил он.

Казалось, что его голос медленно уплывает, и постепенно отдаляется за толстую стену, становится все тише… и глохнет… глохнет… глохнет.

— Ничего ни хорошо! — выдавила девушка. Она присмотрела к ранам. — Постой, кровь… крови же нет! Нет крови! А раз нет крови, значит, стрелы не пробили чешую, так? И ты не умираешь!

«Это происходит не так, — по его интонации стало ясно: он улыбается. — Утекает не кровь, утекает жизнь».

— Кнут, нет. Нет. — Мир вдруг смазался в непонятные расплывчатые пятна. Картинка совершенно потерялась, а потом из глаз потекли слезы.

«Все хорошо», — повторил он, а голос стал еще тише.

Чешуя начала опадать чаще. Вокруг змея уже начали скапливаться чешуйчатые лепестки, словно осенний листопад начался раньше назначенного срока. Как будто листья на цветущих деревьях вдруг съежились, потемнели и в одночасье умерли.

— Нет, — прошептала она. — Не может так все кончится. Мы ведь только-только выбрались наружу! Ты не можешь уйти! Ты не можешь меня оставить!

Олиф подползла к голове змея, и прижалась к нему всем телом. Слезы хлынули с такой скоростью, словно все это время, со дня смерти ее родителей, они копились-копились, а теперь решили, что с них хватит. И они вытекали, и вытекали, как будто это могло что-то изменить. Как будто они могли кого-то спасти.

Кнут не открывал глаз. Его тело уже больше не жило: из ноздрей не слышно было дыхания. Однако голос в голове продолжал тихо отвечать:

«Я согласился потому… что знал: нам оттуда вдвоем не выбраться».

— Как ты мог согласиться?! — захлебываясь слезами, спросила Олиф, чувствуя, как под ее телом опадают чешуйки.

«Я давно этого хотел. Наконец-то я их увижу. У меня был самый лучший сын».

Казалось, что сильнее плакать уже не возможно. Возможно. Девушка разревелась в голос.

— Я не отпущу тебя, Кнут. Это мои стрелы. Они все должны были попасть в меня! Ты не заслужил этого, слышишь?! Не уходи… не оставляй меня… пожалуйста, прошу тебя, не оставляй!