Наконец, она решилась спросить:

— Куда ты дел значок Перводружинника?

Мужчина на секунду оторвался от своего занятия, потом резко дернул ткань и раздраженно ответил:

— Выкинул.

— Зачем ты выкинул свой значок? — подняла бровь девушка.

Лекс не ответил, только яростнее начал раздирать одежду.

— Значит, ты Перводружинник, — заключила Олиф.

— Это что-то меняет? — огрызнулся Лекс.

Она опустила взгляд. Раньше меняло. Раньше это изменило бы все. А теперь… нет. Он такой же, как она. Потому что у него, как и у нее, нет ничего. Там, за Песчаной Завесой, Лекс и не посмотрел бы на нее. А сейчас они вместе понемногу умирают в этой пустыне. И он угощает ее финиками.

— Раньше я ненавидела Перводружинников, — тихо сказала Олиф. — А теперь… теперь мне все равно. Это странно. Я, наверное, схожу с ума.

Лекс усмехнулся. Он, видно, тоже спятил. Раньше ему и в голову не могло прийти, что он будет общаться с такой… как она.

— Не волнуйся. Все мы здесь и нормальные, и шизофреники — смотря с какой стороны наносить удар.

Для Олиф это звучало неутешительно. Она вдруг четко осознала, сколько же границ для них было во внешнем мире. Деньги, власть, сила, семья, круг друзей, личные принципы. А тут это все потеряло смысл. Потому что они потеряли все. У них нет ничего, кроме самих себя и тех идеалов, которые им привили с детства.

И вдруг все то, что осталось там, за Песчаной Завесой, показалось ей настолько мелочным, таким незначительным… Семья. Где же она, эта семья? Неужели они вспоминают об Олиф? Она принесла жертву ради них, прошло достаточно времени, чтобы отпустить и забыть. Деньги. Их у них никогда не было, и теперь уже вряд ли будут. Друзья. Настоящий друг может быть только один, но и его у Олиф не было.

В пустыне она встретила Хэнка. И потеряла его.

То же самое может произойти и с Лексом. И с ней самой.

Вот почему он никого к себе не подпускает. Он боится привязаться, и потерять. В пустыни нет гарантии жизни. Олиф вдруг на секунду представила, что Лекс умрет. Раз и все — его больше нет. Она снова останется одна посреди бескрайних песков. Никогда больше не услышит его голоса, не увидит его лица. Он больше никогда не будет ее задирать, никогда не будет на нее злиться. Нет, ей не стало бы больно, но она бы сожалела об этой потере — это уж точно.

И это было очень, очень плохо.

Лекс прав. К людям нельзя привязываться. Тем более, здесь.

Она должна отгородиться от него. Так будет правильно. И тогда никакой жалости не останется.

Они решили переночевать на оазисе. Пока Олиф собирала фрукты, Лекс развел костер и разложил найденные вещи, сотворив из них подобие постели. По разные стороны от огня. Олиф не стала спорить — наоборот, это правильно. Чем дальше они друг от друга, тем лучше. Не хватало еще подружиться с ним, как с Хэнком.

Девушка вязала в охапку все финики, что удалось собрать, и пошла их мыть. С повязкой между ног она чувствовала себя очень не уютно, к тому же у нее появилось настойчивое ощущение, что ткань полностью пропиталась. Олиф быстро сполоснула фрукты и вернулась к Лексу. Мужчина сидел на тряпках, расставив ноги врозь, и наблюдал за игрой пламени.

Олиф осторожно положила фрукты, взяла одну из рубашек и, чувствуя смущение, принялась отрывать у нее рукава. Как только она закончила, то тут же поспешила к воде.

— Тебе помочь? — спросил Лекс.

Девушка споткнулась.

— Н-нет.

— Ты же боишься крови, — скептически поднял бровь мужчина.

— Я… я… с-справлюсь. Да.

О Берегини, да что с ней?! Как будто только сейчас разговаривать научилась.

— Если что — зови, — меланхолично отозвался Лекс и снова уставился на костер.

«Ему только кружки пива не хватает», — подумала девушка и быстро скрылась среди деревьев.

На небе уже виднелись звезды, возле воды было холодно. Олиф почувствовала, как кожа покрывается мурашками. Высокие деревья отбрасывали зловещие тени, девушка поежилась. Да уж, жутковато. Где-то в траве стрекотали кузнечики. Олиф настолько отвыкла от этого звука, что сейчас ей казалось, будто они напевают какую-то песенку.

Девушка задрала платье, отвязала ткань, изображающую пояс, и удерживающую другую рубашку. Кинула ее на землю. За ней полетела и вторая рубаха, насквозь пропитанная кровью. В темноте она выглядела темно-бардовой, отчего Олиф моментально поплохело. Она глубоко вздохнула, призывая себя к спокойствию. Все будет хорошо. Она справится.

Олиф приложила между ног новую рубашку, повязала ее на животе другой тканью и облегченно выдохнула.

Она взглянула на темную воду. Спокойствие нарушалось едва заметными волнами, которые создавали, прыгающие туда-сюда лягушки. Девушка против воли почувствовала жуткий зуд от грязного платья. Не раздумывая, она стянула пыльную вещь и подошла к берегу. Присела на корточки и принялась ее споласкивать. И только когда Олиф закончила, да нее дошло, что обратно ей идти не в чем.

Она бессильно плюхнулась на попу. Черт. Не в мокром же идти, и уж тем более, не голой.

«Надеюсь, Лекс не пойдет проверять, что случилось», — рассеянно подумала Олиф.

Она осторожно положила платье на влажную траву. Пусть хоть немного обсохнет. Сама девушка решила переплести свою косу. Она аккуратно распутала пряди и принялась водить пятерней по ним. Как только те перестали напоминать солому, Олиф меланхолично начала заплетать свою любимую косу, попеременно хлопая себя по телу, убивая голодных комаров. Их писк жутко действовал на нервы, хотелось вскочить и убежать куда-нибудь от этого скопища кровососов.

Девушка грубо отмахивалась от противных насекомых, и наконец, не выдержала, встала и принялась ходить из стороны в сторону. Ее взгляд скользил по темным деревьям. Листья были небольшие и начинали расти высоко от земли, но ночью все равно отбрасывали зловещие тени. И самое жуткое было в том, что они образовывали фигуры. Одна была странная: от овального тела тянулись тонкие, извивающиеся «лапки», напоминающие змей. А вот другая напоминала человека. Вот и голова, руки… как будто настоящий. Олиф остановилась, пригляделась. Сделала шаг вперед.

Нет. Всего лишь пень. Девушка тяжело вздохнула и принялась снова расхаживать туда-сюда.

Когда она вернулась к костру, Лекс уже спал.

Олиф многое бы отдала, чтобы иметь хоть каплю его хладнокровности. Она не смогла бы уснуть, зная, что ее знакомый ушел и не вернулся.

Девушка придвинула тряпки поближе к костру, легла и закрыла глаза. Завтра им придется отсюда уйти. Они будут снова искать воду, спать на ледяном песке и слушать похоронную музыку пустыни. И Олиф была готова. Лучше уж там, чем здесь. Теперь она понимала Лекса. В пустыне безопаснее. Неизвестно, кто еще может наткнуться на оазис. И неизвестно, что он может сделать ради того, чтобы остаться тут.

Моя голова лежала у мамы на коленях. Впервые за долгое время я чувствовала себя спокойно и безмятежно. Это было мое лучшее воспоминание. Тогда мне было всего четыре, но я помню этот день так, словно все это случилось только вчера.

Мама ласково гладила меня по голове, напевая какую-то мелодию. А я лежала и молчала, боясь даже пошевелиться. Ведь этот сон отличался от моего воспоминания.

Здесь я уже взрослая. Я знаю, что мая мама умерла.

И от этого было так больно в груди. Меня как будто разрывало на части. Я уже смирилась с тем, что больше никогда не увижу ее, и вот снова слышу этот голос. И мне страшно.

По щеке скатилась слеза.

Мама прекратила петь. Она осторожно повернула мое лицо к себе и провела подушечкой пальца по мокрой дорожке.

— Почему ты плачешь?

Ее голос был таким настоящим, таким… живым. Я не могла в это поверить. Мне так хотелось остановить это мгновение, задержать воспоминание. В горле встал комок.

— Мама… — хрипло прошептала я, — ты настоящая?

Она слабо улыбнулась и покачала головой.