Лучше бы она этого не делала.

Теперь стало ясно, почему этот бой был таким важным для всех.

Наконец-то встретились два друга. Два кровных брата и два кровных врага.

То, что Лекс проигрывал, было ясно невооруженным глазом, даже можно было ближе не подходить. Весь в крови он лежал на песочной глади, и получал жестокие удары, то по ребрам, то по животу. Он даже не пытался подняться — в этом не было необходимости. Стоит ему встать, как Ринслер снова повалит его на землю и начнет бить еще сильнее. Рядом стояли люди и кричали настолько живо и бодро, словно это они участвовали в неравном бою, словно это их предал Лекс. Словно это они мстят с каждым новым ударом, с каждой лишней каплей крови.

Шум вокруг вдруг стал таким далеким, словно кто-то воткнул в уши девушки вату, и отгородил от внешних звуков. Она почувствовала, как слабеют руки, ноги. Кто-то прошел мимо нее, задев поднос рукой, и тот полетел на пол, дребезжа разбивающимся стеклом. Но это было уже не важно.

Олиф, освободившись от тяжкой ноши, кинулась ближе к ограждениям, распихивая локтями ликующих воинов. Казалось, что ноги налились свинцом — настолько трудно давалось ей каждое движение. Проскальзывая под руками и плечами сплотившихся мужчин, она пыталась не думать о том, чем это все может закончиться.

В ограждение она влетела, совершенно этого не заметив. Только почувствовала, как что-то уперлось ей в живот, и заставило согнуться пополам. Когда девушка снова посмотрела на арену, Ринслер победно размахивал руками, заставляя толпу разразиться еще более громкими приветственными кличами.

— Лекс… — прошептала Олиф, — вставай…

Но каждый тут понимал, что мужчина не встанет. И, наверное, только она понимала — почему. Как можно бить того, перед кем виноват? С таким же успехом она могла бы наброситься с ножом на Хэнка.

— Лекс… вставай… он же убьет тебя… — она сама-то едва различала свой голос, но все равно продолжала говорить, как будто стояла прямо там, рядом с обездвиженным телом.

Ринслер выхватил из толпы заботливо протянутый кем-то меч и щит, развернулся и направился к окровавленному бывшему другу. Сплюнул рядом с ним.

— Вставай, падла! — заорал он, но сквозь такой шум это услышали немногие. — Вставай!!! Борись, как мужик!! Что, совсем обабел за этот год, а, тварь?! Вставай!!!

— Вставай, — почти умоляюще прошептала девушка, — делай, как он говорит… Ну же, вставай.

Она верила, вернее, знала, что Лекс далеко не дурак. То, что он лежит тут, на засыпанной песком арене, тоже имело смысл. Правда, смысл трагичный. Лекс не мог пойти против Ринслера из-за чувства вины. Он не был бесчувственным ублюдком. Он был просто практически мертвым.

— Вставай же ты! — вскрикнула девушка, когда Ринслер снова начал бить по безвольному телу. Лекс не реагировал.

Олиф зажмурилась, не в силах больше смотреть на этот ужас. Если так пойдет и дальше, ему просто переломают все кости, если уже не переломали.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не голос, оказавшийся намного громче ликующей толпы.

— Хватит! Стоп!

На арену тут же выбежали несколько Песчаников и оттащили Ринслера от полуживого тела. Тот вырывался, как мог, но потом, видимо, остатки разума все же сообщили мозгам о том, что нарушать приказ Хозяина слишком опрометчиво. Толпа разочаровано загудела.

Как только Ринслер успокоился настолько, что сам смог стоять, не размахивая кулаками, Песчаники его отпустили и направились к Лексу. Схватили окровавленного мужчину под подмышки и поволокли внутрь арены, где, видимо, находилось еще одно помещение. Лекс напоминал мешок с мукой, за которым вместо муки тянулась дорожка крови. Олиф приложила руку к губам.

Теперь ненавидеть Ринслера стало проще.

Она развернулась, и еле разбирая дорогу, подпихиваемая со всех сторон, пыталась выбраться из этого водоворота немытых тел. Перед глазами все плыло, ее относило то вперед, то назад, иногда она налетала на какого-нибудь воина, машинально извинялась и шла дальше. Как ей удалось выбраться к выходу, девушка не помнила.

Олиф очень хотелось найти Лекса, но она не знала, где искать.

Вот, наконец, и встретились два друга. Бывших лучших друга.

— Его избили. — Голос у Олиф был такой пришибленный, что при этих словах даже радоваться перехотелось.

— А чего ты тогда такая грустная? — недоумевал Макс, жадно прислушивающийся к словам девушки, рассказывающей змею о Боях.

— Его избили, — повторила она, решив, что парень просто не понял смысла ее слов.

Но тот все понял.

— Ну, так это ж хорошо! Мы все знали, что Ринслер победит!

— Чего тут хорошего? — совсем расстроилась Олиф, понимая, что она, наверное, единственная, кому искренне жалко Лекса.

— Да ты просто не знаешь, кого Ринслер побил, вот и все! — Макс буквально светился от счастья: как же, из первых уст все узнал.

— Да, не знаю…

— Ну вот! Говорят, это тот еще козел! Вообще тут в свое время вверх дном все перелопатил, да еще и друга своего бросил, ну не сволочь ли, а? Да, Кнутик?

Кнутик согласно зашипел.

— Он такая же сволочь, как и ваш Ринслер, — фыркнула Олиф, и тут же услышала, как Макс удивленно ахнул.

— Совсем больная? Как ты можешь такое говорить?!

Девушка перевела взгляд на змея, увлеченно наблюдающего за каждым движением говорящих. Прежде, чем снова посмотреть на парня, она успела отметить, что уж больно удовлетворенным Кнут выглядел.

— Я имела в виду, что ты прав. Хорошо, что Лекса избили. Так ему и надо.

Вид у нее стал еще более пришибленный, чем был, и Макс, чтобы ненароком не нарваться на женские слезы, быстренько сбежал под предлогом срочных дел.

Олиф вздохнула, и принялась смачивать тряпку в спирте. Кнутику же нужен был обязательный уход двадцать четыре часа в сутки, чтобы, не дай Берегини, бедняжка не загнулся. Тьфу, лучше б с пленниками тут так обращались!

Гадкий змей снова решил поиграть в молчанки: узнал все, что ему нужно, и сделал вид, что его тут нет. Интересно сколько ему лет? Как давно он тут?

— Эй, — спустя некоторое время начала девушка, — знаю, знакомство у нас с самого начала не заладилось, но… может, попробуем еще раз?

Кнутик чуть подвинулся, чтобы человеческая рука почесала именно то место, которое он хотел, и блаженно прикрыл веки.

— Ладно, не хочешь знакомиться — не надо, можно просто поговорить, хочешь?

Змей снова чуть подвинулся, но уже другим боком.

— Понятно, разговаривать ты тоже не хочешь.

Олиф почувствовала себя не просто скверно, а… совсем ужасно. В сердце кольнуло от обиды: даже глупое избалованное животное не хочет с ней разговаривать. Она вспомнила те дни, когда впервые встретила Лекса, и эти его отбрыкивающиеся фразочки: «да», «нет», «потому что» — это все, что он говорил. Но это было хоть что-то. Тогда на жаре невыносимо было молчать, вокруг тебя были лишь бескрайние пески; куда ни глянь — везде пустота. Там даже Берегини были бессильны, там невозможно было молчать, именно от этого Изгнанники и сходили с ума. Их разъедало одиночество.

Сейчас вокруг девушки было много людей, даже удивительно, сколько тут, оказывается, убийц, воров, или даже, может, несправедливо осужденных. Однако даже среди них это удушающее одиночество никуда не делось.

— Не понимаю, — вслух сказала Олиф, — почему вы любите эти Бои? Люди убивают друг друга, а вы ликуете. Как можно радоваться смерти?

«Их никто не убивает», — нехотя ответил Кнут.

— В смысле? — растерялась девушка. С одной стороны она, конечно, хотела поговорить, но с другой совершенно этого не ожидала.

«Без всякого смысла. Песчаники не допустят смерти на арене».

— Почему?

«Тут не так много воинов, они берегут каждого».

— То есть они специально тогда прервали бой? Чтобы Лекс не умер? — то ли удивилась, то ли обрадовалась Олиф.

«А-а… — Ее собеседник явно был разочарован, — они прервали бой… лучше б прикончили и все».