Если бы у меня был выбор, я бы хотела забыть о том, кого убила.

Лекс был прав: страх заставляет нас делать невиданные вещи. Жестокие, бессердечные. Я не могу ударить человека. Но могу убить. И его лицо, его угасающий взгляд, бледнеющая кожа, и жизнь, постепенно покидающая телесную оболочку — этого память никогда не сотрет. Оно будет преследовать меня всегда. Стоит закрыть глаза, и я вижу… нет, не мертвое тело. Я вижу его родных, возможно, не существующих родных. Но почему-то мне кажется, что у него была семья… жена, ребенок. И они теперь больше никогда уже не увидят этого Перводружинника. Я отняла у него право вернуться домой.

Правильно ли я поступила? Не знаю. Имеем ли мы право распоряжаться чужой жизнью? Я не знаю. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь вернуться домой. Смогут ли меня простить его родные. И мои. Моя семья. Смогу ли я сама себя простить. Не знаю.

Но я знаю одно. Я никогда его не забуду.

Никогда.

Олиф открыла глаза. Первые несколько секунд блаженства сменились жуткими ощущениями во всем теле. Лежать на полу было холодно, очень холодно. Левый бок, давно не видевший, как мягкой перины, так и жестких каменных плит, протестующе ныл. Шея затекла, так же, как и левая рука, но Олиф вставать не спешила. Не то чтобы ей так нравилось себя мучить, у нее просто не было сил. Все они куда-то делись, испарились так быстро, она и опомниться не успела. Столько дней прошло, и она все держалась, а тут вот, хватило всего лишь одного вида крови, чтобы сломаться.

— Ты стала чаще дышать, — голос Лекса звучал отдаленно, словно в бреду.

Олиф чуть повернула голову, чтобы хоть немного размять шею.

— Это плохо?

— Может быть.

Наверное, это выглядело странно. Темница, окрашенная в темно-зеленый свет, камера, в которой, привалившись к стене, сидел истекший кровью мужчина, и рядом девушка, лежащая на одном боку, не в силах повернуться.

— Так и будешь там лежать? — нарушил молчание Лекс.

— Да…

— Неужели ты настолько боишься крови, что даже встать не можешь?

— Я не знаю, — голос у нее стал каким-то сиплым.

Повисла тишина. Краем уха Олиф услышала небольшое копошение в камере.

— Ты в порядке? — Вопрос застал ее врасплох. В порядке ли она? Вроде бы отвечала уже.

— Я не знаю.

— Олиф, — показалось, или в его голосе промелькнуло беспокойство? — сядь хотя бы.

— Зачем?

— Замерзнешь. — Врет. По голосу слышно, что врет.

— Не хочу.

— Эй, слышишь меня? — нет, точно беспокойство. Ей было почти приятно, потому что заставить его беспокоиться еще нужно было постараться. — Садись.

— Нет, мне и так хорошо.

Вновь послышалось копошение, что-то задело решетку, раздался свербящий звук и ругательство Лекса.

— Олиф, послушай, пол холодный, тут полно всякой заразы. Будет здорово, если ты…

— Не надо со мной, как с сумасшедшей. Я не спятила.

— Давай ты сядешь, так будет удобнее разговаривать.

Лекс с такой настойчивостью просил ее сесть, что это заставило девушку насторожиться. Но садиться она не собиралась, хотя бы потому, что это требовало слишком много сил. Все, что получилось — это вытащить руку из-под тощего тела.

— Я не хочу разговаривать.

— Ладно, а что ты хочешь?

— Ничего не хочу.

— Олиф, сядь пожалуйста.

Пожалуйста? Он сказал «пожалуйста»?! Не поверив собственным ушам, она перевернулась на другой бок. Мужчина выдохнул — не шибко много, но хоть чего-то он смог добиться.

— Я не хочу садиться. Я вообще ничего не хочу. — Она посмотрела на него с сожалением. Олиф искренне сожалела, что попала сюда. Все-таки даже в пустыне у нее были силы встать.

— Слушай, я знаю, что ты чувствуешь. Давай так: ты сейчас сядешь и расскажешь, что тебя мучает, ладно?

— Ничего меня не мучает. И вообще, с чего вдруг такой тон?

— А с чего вдруг такое поведение?

— Да потому что… потому что… я устала. Я больше не могу. Все, все, кто меня тут окружают — чокнутые. Я тоже стану, как они, да? Или уже стала? — Девушка вдруг с неподдельным ужасом посмотрела на мужчину. — Я спятила?

— Нет, что ты, нет, — заверил ее Лекс.

— Тогда почему ты со мной разговариваешь, как с сумасшедшей?

— Если бы ты была сумасшедшей, я бы с тобой не разговаривал, — резонно заметил мужчина.

Немного поразмыслив, Олиф поняла, что в его словах есть смысл. Лекс не из тех, кто будет церемониться с кем-то.

— Значит, все впереди. Потому что это сильнее нас. Я уже чувствую, что со мной что-то не так… люди в здравом уме никогда не станут так рисковать. А я только и делаю, что рискую.

— У тебя тут остались дорогие тебе люди? — поднял бровь мужчина.

Девушка на секунду замолчала. Если бы кто знал, каких усилий ей стоило удержать в себе губительное «да».

— Нет.

— Тогда тебе и терять нечего. А когда нечего терять, мы все рискуем. И я тоже рискую, постоянно.

— Сравнил, — буркнула Олиф. — Тебе рисковать легче.

— Почему? — слегка удивился Лекс.

— Потому что ты сильный.

— Ты тоже сильная. — Нет, тут определенно что-то не так! Но что именно, она не горела желанием узнать. Разговаривают друг с другом, и ладно. Если учесть, что скоро Ринслер обо всем узнает, то это даже, скорее, роскошь.

— Мне тяжело, очень тяжело, — призналась Олиф.

— Всем тяжело, — заметил Лекс.

Девушка чуть повернула голову, коснулась кончиком носа холодного пола. В пустыне, когда она лежала на горячем песке, ей было ясно, что это конец. Она, наверное, даже смирилась со смертью. Но нет, ей дали еще один шанс. Когда она попала сюда, к Песчаникам, и сидела в темнице, ей тоже казалось, что конец близок. Но она смогла продержаться еще. Теперь же конец выглядел более реальным и естественным: он будет не быстрым. Никто не даст ей умереть мгновенно. Ринслер будет зол, уж она-то это знает точно. Но самое страшное было в том, что решившись помочь Лексу, она все равно поставила его под удар. Хотя, кто знает, сколько еще ему тут оставалось. Вернее, им всем.

— Он снится мне, — выдавила Олиф.

— Кто?

— Перводружинник. Ты был прав, они приходят во сне.

— Это пройдет, — попытался успокоить ее мужчина. Впервые за долгое время, ему стало жаль, что тогда, в пустыне, он так резко вывалил на нее всю жестокую правду.

— Нет, — покачала головой девушка. — Это пройдет только если отключить все чувства, а я так не могу.

— И не отключай, просто смирись.

— Ты смог с этим смириться?

— Да, — покривил душой Лекс, и добавил: — Давай ты сядешь, ладно? Я ведь серьезно на счет заразы.

— Ну ты-то там сидишь.

— А ты лежишь, поэтому лучше сядь.

Олиф подняла взгляд на Лекса. Тот расположился прямо рядом с решетками и пристально разглядывал ее. Некоторое время она не двигалась, а затем нехотя приподнялась на руках.

— Давай-давай, — «подбодрил» ее мужчина.

Во всем теле ощущалась жгучая слабость, руки не держали. Кое-как Олиф удалось сесть, а вот пододвинуться к стенке оказалось еще сложнее. Пришлось напрягаться сильнее. Ей казалось, что она совершает какой-то невиданный по сложности поступок, хотя просто напросто прижалась к стене. Облегченно коснулась головой холодных камней.

— Молодец, — похвалил Лекс. — теперь рассказывай.

— Что рассказывать? — не поняла Олиф.

— Не знаю, что хочешь.

— Зачем?

— Когда такое наступает, нужно поговорить, — устало пояснил мужчина.

— Какое — такое?

— Не знаю, как тебе сказать, чтобы ты не взъелась.

— Скажи, как есть, — насторожилась девушка.

— Истерика.

— Я не истеричка! — тут же воскликнула Олиф.

— Я разве сказал «истеричка»? У каждого такое случается, надо просто пережить.

— А ты откуда знаешь?

— Плебейка, — усмехнулся Лекс, — ты разве не заметила, что я знаю намного больше тебя?

Олиф вздохнула. Она привыкла к тому, что он действительно знает больше. А еще она привыкла к постоянным насмешкам, издевкам и глумлениям, поэтому разговаривать с ним вот так вот, по-простому, как нормальные люди, было очень странно.