— Прости, — хрипло сказал он.

Олиф потерла запястье. Откуда только в этом человеке столько силы?

— Ты специально так? — Одновременно с болью, девушка почувствовала обиду.

— Случайно вышло, прости.

Лекс принял привычное для него сидячее положение и провел ладошками по лицу, стирая остатки сонливости.

— Я принесла поесть, — спокойно сказала Олиф и поставила рядом с камерой тарелку.

Мужчина хмыкнул.

— Я-то надеялся, что уже не придешь.

— Кто бы сомневался, — закатила глаза девушка. — Вот еще.

Она подвинула вплотную к решеткам кружку с отваром.

— Что это? — недоуменно спросил Лекс.

— Отвар из подорожника.

— А мне он зачем?

— Это от кашля.

— Забирай обратно, — и не подумал идти навстречу Лекс.

— Мне он ни к чему, — поджала губы девушка.

— Мне тоже.

— Неправда. Я слышала твой кашель.

— И что?

— И то. Отвар тебе поможет.

— Плебейка, — устало вздохнул Лекс, — я же, кажется, просил не лезть.

— Я и не лезу. Я просто помогаю.

Олиф перевела взгляд на пол и тут заметила перевернутую тарелку. В душе сразу смешалась целая гамма чувств: недоумение, раздражение и… обида.

— Когда Арли носила еду, ты почему-то ел.

Лекс удивленно уставился на девушку. Ее взгляда в этой полутьме он не видел, но ее тон почему-то заставил почувствовать себя виноватым.

— Ну да, понятно, — самой себе сказала Олиф, — из моих рук противно.

Девушка схватила за край перевернутую тарелку, порывисто поднялась и вылетела из камеры. Лекс даже опомниться не успел, как с грохотом захлопнулась входная дверь.

Было жутко обидно понимать, что она ради этого гадкого существа рисковала собственной свободой, а он взял и просто окунул ее лицом в большую, грязную лужу. На душе было так скверно, как будто эту самую душу вырвали, да потоптались на ней, словно на лужайке какой.

Олиф быстро добежала до своей койки, забралась наверх, и уткнулась носом в простыню. О Берегини, вот чем она заслужила такое?!

Уснуть не получалось. Тяжелые мысли не давали покоя, даже глаза закрывались с трудом. В кромешной тьме, становилось невыносимо слушать мельтешение Песчаника. Хотелось тишины, чтобы никто и ничто не отвлекало ее от созерцания черного, невидимого потолка. Олиф уставилась в пустоту, и попыталась отключиться от едва заметных шорохов, окружающих ее. Притупить обиду, скрыть гнев, ей хотелось просто лежать и ни о чем не думать.

В конце концов, веки налились тяжестью, и сон сам как-то незаметно сморил ее.

Я ненавидела Перводружинников ровно столько, сколько себя помнила. От одного этого слова меня распирала ярость. Всегда. Эти люди ломали жизнь таким, как я. Таким, как моя мама. За одно это им полагалась виселица.

… Но на этот раз я стою посреди комнаты, в руках чувствую что-то тяжелое. Опускаю взгляд: сковородка. Передо мной лежит толстый Перводружинник. Под ним моя сестра — дергается, кричит. Пытаюсь что-то сделать, но не могу. Хочу поднять сковородку, подбежать и сдернуть с сестры толстого мужика. У меня и в мыслях нет убивать его, только оглушить.

Но Перводружинник вдруг поднимает голову, поворачивает ее и смотрит на меня. Глаза у него карие.

Не двигаюсь. Пытаюсь понять, что происходит. Мужик сам поднимается с постели. Мне хочется развернуться и бежать, но я не могу — там моя сестра. Я не брошу ее.

Перводружинник приближается медленно, аккуратно завязывая при этом пояс. Смотрю на него с нескрываемым страхом. Чувствую, как начинает тошнить.

— Убийца? — поднимает он бровь.

— Нет, — выдавливаю я.

— Убийца. — Он не спрашивает, он утверждает.

— Нет!

Мужик кивает на мои руки. Опускаю взгляд. Ладошки все в крови, со сковородки стекают темно бордовые струйки. Мной не на шутку завладевает страх.

— Нет!! — Крик ничего не решает. Крови становится все больше, она темнеет, вокруг меня уже огромная лужа.

— Убийца, — повторяет Перводружинник.

— Нет!!!

— Ты лишила меня шанса жить. Ты — убийца.

— Подъем!!!

Олиф резко подскочила в постели. Дыхание сбилось, на лбу выступила испарина. Казалось, еще немного и сердце из груди выпрыгнет наружу. Девушка провела рукой по лицу, попыталась восстановить дыхание.

Впервые за долгое время ей приснился Перводружинник. До этого она и думать о нем забыла, а теперь… давно она не видела таких четкий и ясных снов.

Мысли в голове спутались. Может, это первые признаки сумасшествия? Память вырывает из своих темных углов самые страшные воспоминания, пытаясь довести разум до полного безрассудства.

— Чего сидишь? Хуже стало? — поинтересовалась внизу Фрида.

Олиф вздрогнула от неожиданности.

— Нет, все хорошо. Я встаю.

Она слезла с верхней полки, чувствуя, как руки все не могут перестать трястись. Голова шла кругом, пришлось сесть на свободную нижнюю койку. Немного придя в себя, девушка принялась переплетать косу. Эта ночка выдалась просто кошмарной.

Когда все женщины построились колонной и пошли на кухню, Олиф отправилась к Кнуту.

Змей все не выходил из образа ранимого животного. Это стало уже какой-то навязчивой привычкой. Все это однообразие было настолько предсказуемым, что девушка даже выучила все места на его чешуе, которые он подставлял под тряпку, и уже без всяких подсказок чаще терла именно там.

— Как прошла ночь? — с этого ей всегда приходилось начинать разговор.

«Плохо».

— Почему?

«Никому до меня тут нет дела».

— Да ладно, — закатила глаза Олиф, — мне есть.

«И тебе нет!».

— А что я тут, по-твоему, делаю?

«Исполняешь приказ».

Насупившаяся морда змея стоила того, чтобы быть запечатленной лучшими художниками мира.

— Кнут, мне искренне не все равно.

Она знала, что змей ждал от нее что-то вроде: «Ах ты мой Кнутичек! Ах ты моя зайка, обижают тебя тут все эти злобные людишки? Иди сюда, я тебя пожалею!». Но Олиф, даже если бы очень сильно захотела, не смогла бы такого сказать. Поэтому Кнут немного пожаловался на свою бесполезную жизнь, и, не видя поддержки, успокоился.

В обед Олиф пошла готовить еду на кухню, и тут вспомнила, что ей ведь полагается разносить тарелки не только воинам, но и Лексу тоже.

Схватив первую попавшуюся порцию каши и быстро преодолев темные тоннели, она злобно дошагала до входа в камеры и уперлась в две широкие груди Песчаников. Однако видя недружелюбный настрой девчонки, и списав все на нежелание носить еду этому придурку, они пропустили ее без особых возражений.

Перед тем, как войти в нижние камеры, Олиф постояла перед дверью, привыкая к темноте, разбавляемой лишь слабым зеленым свечением светожелов. Наконец, дернула за ручку двери и спустилась вниз.

На секунду ей даже показалось, что Лекс ждал ее. Он не спал, просто, как обычно, сидел, облокотившись о стену. Как только она приблизилась к его камере, он тут же перевел на нее взгляд, но ничего не сказал.

— Кушать подано, — нарушила девушка молчание.

Лекс усмехнулся и боком просунул ей между решеток две пустые тарелки, одну в другой.

— Ты съел? — не поверила Олиф.

— Не знаю, гордиться, или разочаровываться твоим удивлением.

Девушка на всякий случай даже потрясла посудой вверх дном, чтобы удостовериться наверняка.

— Ого, даже отвар выпил.

— Сама готовила?

— Да, — настороженно ответила Олиф.

— Редкостная гадость.

Девушка состроила такую страшную мину, что Лекс не смог сдержать улыбки.

— Не обижайся, в мире многие люди не умеют готовить.

В этот момент ее терпение лопнуло.

Олиф злобно схватила ложку из каши, и, резко присев рядом с мужчиной, просунула ее между решеток, приставив ее прямо к его носу.

— Уж кому-кому, а тебе привередничать не стоит! И я нормально готовлю!

Лекс таким взглядом наблюдал за трясущимся перед его носом «орудием убийства», что даже не заметил, как каша с ложки начала капать ему на одежду. Только почувствовав жжение на груди, он примирительно поднял руки.