Тебе ль меня придется хоронить

Иль мне тебя, — не знаю, друг мой милый.

Но пусть судьбы твоей прервется нить,

Твой образ не исчезнет за могилой.

Ты сохранишь и жизнь и красоту,

А от меня ничто не сохранится.

На кладбище покой я обрету,

А твой приют — открытая гробница.

Твой памятник — восторженный мой стих.

Кто не рожден еще, его услышит.

И мир повторит повесть дней твоих,

Когда умрут все те, кто ныне дышит.

Ты будешь жить, земной покинув прах,

Там, где живет дыханье, — на устах!

Не обручен ты с музою моей,

И часто снисходителен твой суд,

Когда тебе поэты наших дней

Красноречиво посвящают труд.

Твой ум изящен, как твои черты,

Гораздо тоньше всех моих похвал.

И поневоле строчек ищешь ты

Новее тех, что я тебе писал.

Я уступить соперникам готов.

Но после риторических потуг

Яснее станет правда этих слов,

Что пишет просто говорящий друг.

Бескровным краска яркая нужна,

Твоя же кровь и без того красна.

Я полагал: у красоты твоей

В поддельных красках надобности нет.

Я думал: ты прекрасней и милей

Всего, что может высказать поэт.

Вот почему молчания печать

На скромные уста мои легла, —

Дабы свое величье доказать

Без украшений красота могла.

Но ты считаешь дерзостным грехом

Моей влюбленной музы немоту.

Меж тем другие немощным стихом

Бессмертную хоронят красоту.

То, что во взоре светится твоем,

Твои певцы не выразят вдвоем.

Кто знает те слова, что больше значат

Правдивых слов, что ты есть только ты?

Кто у себя в сокровищнице прячет

Пример тебе подобной красоты?

Как беден стих, который не прибавил

Достоинства виновнику похвал.

Но только тот в стихах себя прославил,

Кто попросту тебя тобой назвал.

Пересказав, что сказано природой,

Он создает правдивый твой портрет,

Которому бесчисленные годы

Восторженно дивиться будет свет.

А голоса тебе любезной лести

Звучат хулой твоей красе и чести!

Моя немая муза так скромна.

Меж тем поэты лучшие кругом

Тебе во славу чертят письмена

Красноречивым золотым пером.

Моя богиня тише всех богинь.

И я, как малограмотный дьячок,

Умею только возглашать «аминь!»

В конце торжественно звучащих строк.

Я говорю: «Конечно!», «Так и есть!»,

Когда поэты произносят стих,

Твоим заслугам воздавая честь, —

Но сколько чувства в помыслах моих!

За громкие слова цени певцов,

Меня — за мысли тихие, без слов.

Его ли стих — могучий шум ветрил,

Несущихся в погоню за тобою, —

Все замыслы во мне похоронил,

Утробу сделал урной гробовою?

Его ль рука, которую писать

Учил какой-то дух, лишенный тела,

На робкие уста кладет печать,

Достигнув в мастерстве своем предела?

О нет, ни он, ни дружественный дух —

Его ночной советчик бестелесный —

Так не могли ошеломить мой слух

И страхом поразить мой дар словесный.

Но если ты с его не сходишь уст, —

Мой стих, как дом, стоит открыт и пуст.

Прощай! Тебя удерживать не смею.

Я дорого ценю любовь твою.

Мне не по средствам то, чем я владею,

И я залог покорно отдаю.

Я, как подарком, пользуюсь любовью.

Заслугами не куплена она.

И, значит, добровольное условье

По прихоти нарушить ты вольна.

Дарила ты, цены не зная кладу

Или не зная, может быть, меня.

И не по праву взятую награду

Я сохранял до нынешнего дня.

Был королем я только в сновиденье.

Меня лишило трона пробужденье.

Когда захочешь, охладев ко мне,

Предать меня насмешке и презренью,

Я на твоей останусь стороне

И честь твою не опорочу тенью.

Отлично зная каждый свой порок,

Я рассказать могу такую повесть,

Что навсегда сниму с тебя упрек,

Запятнанную оправдаю совесть.

И буду благодарен я судьбе:

Пускай в борьбе терплю я неудачу,

Но честь победы приношу тебе

И дважды обретаю все, что трачу.

Готов я жертвой быть неправоты,

Чтоб только правой оказалась ты.