Что касается лоцмана, жившего в одной из комнат второго этажа, его никогда не было видно. Он работал в разные смены и уходил то вечером, то среди ночи, прихватив эмалированный голубой бидон. Часы его работы никогда не совпадали с теми, к которым привыкли другие жильцы. Так что если голубой бидон был им знаком, то лица своего соседа они не знали.

Они ели медленнее, чем обычно, словно стремясь доказать всем и самим себе, что чувствуют себя непринужденно, что ничего не случилось, что жизнь продолжается. Но по взглядам, которые они с мнимой безмятежностью бросали по сторонам, можно было без труда понять, что жизнь, которая сама собой у них сложилась — со странной близостью, таинственными ритуалами и уже традициями, — кончилась.

В момент, когда прибой достиг наибольшей силы, ветер внезапно стих, уступив место грязного цвета туману, который стал плотно укутывать город. Через квадратики окон и дверей все видели, как постепенно стали исчезать черные силуэты грузовых судов, а ближний причальный кнехт, по мере того как капельки воды лакировали его поверхность, становился все более глянцевым.

Хотя мужчины и не задержались наверху, г-жа Снук почувствовала, что что-то случилось. Передавая им блюда, она наблюдала за ними, словно желая сказать: «Послушайте, все это не имеет значения! Так бывает во всех семьях. После мелкой ссоры люди любят друг друга еще сильнее!»

Но не смела этого произнести и, вздыхая, поглядывала на молодую пару.

— По правде говоря, это не совсем веселый город для молодых людей! Особенно в такое время года. Летом некоторое оживление вносят пляжи.

Поев, они еще некоторое время неподвижно сидели перед своими приборами. Тогда Фершо решил, что ему пора обратиться к Лине и Мишелю.

— Я пойду спать, — объявил он. — Думаю, что проваляюсь всю вторую половину дня. Не сходить ли вам в кино?

Итак, он подумал о кино! Он знал о существовании кинотеатров, о том, что они открыты утром по четвергам и что был как раз четверг. В отличие от него Мишель никогда не мог сказать, какой сегодня день недели.

Как ни удивительно, но они подчинились. Им и в голову не пришло как-то иначе использовать свободное время, то самое, которое они обычно проводили за картами в привычном маленьком соседнем кафе.

Не пожалели ли они уже об этом маленьком кафе, где время текло так же медленно, как воды серой реки? Идя под руку, они миновали его. Капельки тумана оседали на их одежде и на темных блестящих волосах Лины. Повиснув на руке Мишеля, она прижалась к нему, как во времена, когда они были женихом и невестой и по вечерам без устали бродили по улицам Валансьенна.

— Что он тебе сказал? — в конце концов не без опаски спросила она.

— Ничего. Что не сердится на меня. Знает, что во всем виноват сам.

— Я считаю, Мишель, что он очень любит тебя, гораздо сильнее, чем ты думаешь, и, вероятно, сильнее, чем думает сам. Чувствуется, что этот человек до сих пор никогда никого не любил.

Рассказать жене о том, что произошло в комнате? Но как это сделать? Ведь, по сути, ничего особенного не произошло.

…В тот момент, когда Мишель кинулся к двери, чтобы открыть ее, он был весь напряжен и полон враждебности. Резко повернув ключ и откинув задвижку, он не счел нужным распахнуть дверь, то есть оставил Фершо на пороге.

Увидев его таким униженным, даже не решающимся войти, Мишель почувствовал угрызения совести, и голос его прозвучал не так озлобленно, как он хотел:

— Что вам угодно?

— Я пришел пригласить вас к столу.

И после минутного раздумья добавил:

— Я посчитал за благо, чтобы вас позвала не жена.

Естественно — чтобы избежать сцены между ними!

Фершо понимал, что, если наверх пойдет Лина, вся агрессивность мужа обрушится на нее, а если она еще, чего доброго, неловко поведет себя, то сцена между ними может закончиться весьма плачевно.

Все, что сейчас происходило, выглядело очень необычно. Ведь как хозяин, после того как Мишель так грубо бросил на стол карты и ушел без объяснений, Фершо вполне мог посчитать себя оскорбленным. Поэтому, услышав его шаги на лестнице, Мишель испытал чувство безотчетного и унизительного страха. Но, вскочив с постели, постарался придать лицу озлобленное и гневное выражение.

И вот, вопреки всем ожиданиям, Фершо, Фершо из Убанги, Фершо, убивший трех негров, о котором столько писали газеты и который противостоял своре политиков и финансистов, — этот самый Фершо стоял перед ним с застенчивым и просительным видом!

Словно будучи не в силах произнести слова, которые пришел сказать, он уже собрался уйти и повернулся спиной, но затем передумал и нерешительно вошел в комнату.

— Видите ли, Моде… Я повидался с капитаном «Арно»… Не думаю, что решусь уехать. Но у меня вошло в привычку предвидеть худшее. Я сказал ему, что у него на борту нас будет трое.

Мишель, прищурившись, подозрительно наблюдал за ним.

— Вот так. Я не решался сказать вам это. Я ведь не знаю, готовы ли вы следовать за мной. «

— Чтобы скрыть свое смятение, Мишель отвернулся к окну. Теперь ему глупейшим образом хотелось заплакать, просить прощения.

— Может быть, вы сами не хотите брать нас с собой? — прошептал он, стараясь сдержать рыдания.

Почему он снова оказался подавлен условностями?

Они были вдвоем в комнате. Фершо закрыл дверь. Постель была прикрыта кремовым покрывалом, выделявшимся на фоне красного сатина перины.

— Послушайте, господин Фершо. Мне надо знать, что вы обо мне думаете…

Глаза его блестели, на ресницах застряли слезы, и тем не менее он не закрывал лица. Его порыв искренности был глубоким, сильным и непосредственным, хотя он и понимал, что тотчас пожалеет о нем.

— Я думаю…

В эту минуту Фершо казался ему полным величия, он действительно возвышался над всеми теми, кого Мишель встречал прежде.

Простота костюма, банальная обстановка, на фоне которой тот еще более выделялся, ничуть не принижали его, а напротив, поднимали. Разве нельзя было рассматривать хотя бы ту же игру в белот, вызывавшую столько насмешек со стороны Мишеля, когда все враждебные силы ополчились против него, как доказательство полного самообладания со стороны человека все повидавшего, все пережившего и все испытавшего?

И вот этот самый человек стоял перед ним в нерешительности, не зная, что ответить одержимому, только что бросившему ему вызов, мальчишке. Теперь он искал слова, боясь его обидеть, сделать больно, обескуражить.

— Я думаю, Мишель, что вас подчас подмывает сделать глупость.

Это звучало не упреком, скорей застенчивой констатацией факта. Мишель оценил подбор слов — таких простых и полных смысла.

— Вы подумали, что я способен вас предать?

— Я не сказал, что вы способны. Вероятно, тот образ жизни, который мы здесь ведем, подвергает испытанию вашу чувствительность. Наверное, я был не прав.

— В чем не правы?

Он не пожелал уточнить. Но Мишель все-таки его понял. Он был не прав, впустив неподготовленного молодого человека в свой странный мир. Он был не прав, благожелательно поглядывая на своего секретаря, как бы невольно поощряя, вместо того чтобы придерживать честолюбие мальчишки. Иногда этот взгляд напоминал взгляд, которым хотят польстить молодому хищнику, радуясь при виде его уже таких опасных зубов.

«Ты далеко пойдешь, малыш!»

Вот именно это и хотел услышать Мишель. Он хотел знать, не осуждает ли Фершо, который так хорошо разбирался в людях и одним словом, одной фразой, просто усмешкой умел осудить стольких своих сотрудников и даже брата Эмиля, его тоже? Доверяет ли он ему? Верит ли в его будущее?

Фершо пребывал в нерешительности, это чувствовалось. Причем не только после утренней сцены, не только после его возвращения из Брюсселя и той неприятной истории с деньгами, о которой, конечно, догадался.

Это началось в тот день, когда в их жизнь, в силу сложившихся обстоятельств, вошла Лина. Фершо увидел Мишеля в ином свете. Но, вместо того чтобы интересоваться только жадным и нетерпеливым молодым человеком, он стал присматриваться к супружеской паре, И это было настолько очевидно, что он прошептал: