На улице он отчего-то подумал, что за ним могут организовать слежку, и действительно, испытав при этом новый прилив гордости, он вскоре обратил внимание на Прохожего, не отстававшего от него ни на шаг. Войдя на площади Брукера в большую пивную, он заказал портвейна и потребовал, чтобы его соединили с Каном и Парижем.

Мэтр Морель, который должен был сообщить ему новости, совсем запутался в бесполезных повторах:

— Скажите знакомому вам человеку, что на другой день после его отъезда к нему явились гости. Они были весьма раздосадованы… Вернулись на другой день и обыскали весь дом, а затем отправились на виллу к морю.

Что вы сказали?.. Шофер? Я думал, он уехал с вами…

Наутро его уже не было в доме… Старая дама?.. Да… Она все еще здесь. И в весьма дурном расположении духа, представьте себе… Эти господа долго беседовали с ней с глазу на глаз…

Вернувшийся после ухода Мишеля, Арсен освободил старую Жуэтту и, поняв, что произошло, сразу же уехал. До того как отправиться к Эмилю Фершо, он, должно быть, позвонил ему, все рассказал и получил указания.

Теперь очередь за мэтром Обеном. Его не оказалось дома, он был во Дворце правосудия. Мишель продиктовал секретарю поручение, заставив того дважды повторить текст. Стоило ли это делать после его разговора с господином Эмилем? Мишель взял это на себя.

«Забрать у мэтра Кюрсиюса пакет „Б“ и вручить особе, чье имя значится на конверте, с просьбой незамедлительно сделать все необходимое».

Стемнело. Было едва ли пять часов. Мишель мог без труда найти подходящий поезд, чтобы доехать до границы. Но как он мог пропустить возможность переночевать в Брюсселе? Потом как-нибудь все объяснит.

Придумает историю. Скажем, не смог сразу встретиться с Блестейном: мол, тот назначил ему свидание только вечером.

Он совсем забыл о «хвосте». Понимая, что делает глупость, но не в силах устоять перед искушением, он устремился в магазин готового платья.

Если серый костюм окажется не по росту, значит, не судьба.

За него все должна была решать судьба. Судьба же решила так, что костюм оказался ему впору, следовало только на сантиметр переставить пуговицы, что в было сделано, пока он рассчитывался в кассе.

Он вышел в новом костюме, дав свой адрес в «Паласе» для отправки туда пакета со старым.

Ему хотелось провести вечер с женщиной, и он стал искать на улицах, в кафе, барах. Но все они выглядели очень вульгарными. Но представившийся случай был столь редким, что было бы обидно испытать разочарование.

Он поужинал в пивной, выпил целую бутылку вина и наконец вошел в «Мерри Грилл». Раньше, когда он проходил мимо, до него донеслась оттуда приглушенная музыка.

Теперь он жил своей жизнью. Став в некотором роде Фершо, он чувствовал себя более значительным человеком, потому что тот не умел жить, не был способен на такой скачок, какой сделал Мишель, на новый ритм жизни, на обостренное понимание обстановки, в которой теперь находился Моде.

Опьянение не беспокоило его, напротив, оно возвышало его в собственных глазах. Ему казалось, что наконец-то представилась возможность жить так, как ему всегда хотелось. Музыка звучала для него одного, и он испытывал снисходительную жалость к беднякам в смокингах, которые стучали по клавишам рояля, терзали струны скрипок, дули в саксофоны. Один из них изображал шута, чтобы повеселить галерку, хотя на вид это был мужчина лет сорока, с обручальным кольцом на пальце и, вероятно, отец семейства.

Перед ним были женщины — ему оставалось только выбрать, метрдотель, скользивший на больных ногах, молодые люди из хороших семей, решившие покутить и воображавшие, что вскоре будут играть важную роль в делах, унаследованных от своих отцов!

Теперь он парил над ними всеми! Вся земля была в его власти! Она была в его руках, которые в сиреневом свете помещения казались еще более белыми и нервными.

Надо же, человек, следовавший за ним от Блестейна-старшего, тоже оказался здесь! Возможно, Мишель поступил ошибочно, позвонив в Кан и Париж, когда за ним велась слежка и его разговор могли подслушать?

Ладно! Он не так прост! Куда хитрее, чем думает Фершо. Возможно, там, в конголезских лесах, Фершо был на месте, обладая смелостью и упорством, особенно упорством — да, вот то самое слово! Это был терпеливый человек, из тех, кто способен посвятить себя целиком одному делу! А вот жить он не умел, не умел пользоваться своим состоянием. Потому что был скуп. Ему не хватало воображения! Он жил в убогих лачугах, и единственным его развлечением по вечерам была игра в карты с секретарем и шофером!

На спутнице Мишеля было очень тонкое гладкое черное шелковое платье, через которое он небрежно гладил ее кожу.

— Ты еще не сказал, кто ты такой и почему за тобой следит полиция.

— Я не сказал «полиция».

— Слежку организовали твои родители?

В ответ он показал ей свое обручальное кольцо.

— Ты женат?

— Полгода.

— И уже изменяешь жене? Она красива?

— Очень.

— Ты ее любишь?

— Конечно. Только…

Было поздно. Лихорадочное возбуждение, в котором он находился, могло в любой момент исчезнуть. А он должен был до конца выполнить задуманную программу. Чтобы потом в свете блеклого утра снова столкнуться с теми же мелочными, унизительными проблемами, которые возникнут в результате этого вечера.

— Пошли.

— Еще рано. Только два часа.

— Ну и что?

— Господин Люсьен не позволит мне уйти.

— Кто это?

— Директор. Тот маленький толстяк в смокинге, который смотрит в нашу сторону. Раньше трех мы не имеем права уходить.

— А если я попрошу?

— Ничего не выйдет… Правда, не знаю, что он скажет: я ведь живу с мамой и никогда не появляюсь с мужчиной. А вот Леа однажды попробовала и лишь нарвалась на штраф…. Артюр, немного винограда…

Он много раз боролся с усталостью, проигрывал в уме, как пройдет завтрашний день, свое возвращение в Дюнкерк, и что он там скажет.

— Уже без десяти три. Пошли.

Но им пришлось задержаться и после трех, пока не разошлись клиенты, затеявшие шум в своем углу На улице сеял мелкий дождь. Они шли под руку.

— В каком отеле ты остановился?

— В «Паласе».

Ему показалось, что швейцар узнал ее, но он пред» почел не думать об этом. На столе лежал пакет с маркой магазина: доставили его старый костюм. Он спрятал его»

— Я могу принять душ? — спросила женщина.

Пока она находилась в ванной комнате, Мишель едва не уснул. Он пообещал себе неслыханные наслаждения. Но получил куда меньше удовольствия, чем с Линой.

Его обманул бюстгальтер. У нее были маленькие мягкие груди, слишком бледное тело. Она не была даже хорошенькой. Тоже очень хотела спать и не скрывала этого.

Его разбудили в семь утра, потому что поезд был в восемь с минутами. Он одевался в полусонном состоянии. Очень болела голова. Бреясь, он порезался. Ему тоже хотелось принять душ, чтобы встряхнуться, но вода была еле теплой.

— Уже уходишь?

Вещи женщины валялись на полу, из-под одеяла торчала голова, раскрытый глаз смотрел на него без всякой снисходительности.

— Сколько ты мне дашь?

Подумав, он положил на камин сто франков, затем, боясь показаться скупцом или бедняком, добавил еще сотню. Не все ли равно!

— Еще приедешь?

— Может быть… Не исключено.

Он больше не говорил ни о своем портрете в газетах, ни об официальной или частной полиции, следившей за ним. При выходе ему показалось, что слежка за ним продолжается, но филер был другой. Блестейны явно хотели узнать, куда он поедет на встречу с Фершо…

Несмотря на головную боль и отвращение, он сделал все, чтобы отделаться от «хвоста». Сначала сел в такси до Южного вокзала, там взял билет до Монса, прошел вдоль состава поезда, перебежал через пути, добрался до выхода, впрыгнул в идущий трамвай и, проехав две улицы, вскочил прямо в свободное такси.

В семь минут девятого он сел в свой поезд на Северном вокзале и в половине десятого был в Генте, который предстал ему весь розовый в лучах утреннего солнца.