Глуховатый голос Фершо был печален. Но теперь Мишель был уверен — это не какая-то сентиментальная или ностальгическая печаль.
— Алло!.. Не прерывайте нас, мадмуазель… Послушайте, коли нечего делать… Что? Да нет же! Я отлично знаю, что вы вынули блокнот… Не имеет значения!.. Так вот, Морель, жена моего брата состоит в родстве с Лариме, у которого замок в нескольких километрах от Эмиля… Подробности не имеют значения… Зная Эмиля, вы догадываетесь, что охота готовилась загодя… Да… Они с Лариме назначили ее на один и тот же день. Их сопровождали жены. И вот, будто ненароком, на сопредельной земле моя невестка встречает госпожу Лариме.
С каким гордым презрением рассказывал он эту историю!
— Вам понятно?.. Да… И опять же, как бы случайно вместе с госпожой Лариме там оказалась госпожа Дюранрюэль… Да, та самая, жена генерального прокурора, который тоже охотился с ними… Вот именно!
Мой брат отличился. Но с ним он встретиться не мог…
Это бросилось бы в глаза. Жены — другое дело!.. И опять как бы случайно моя невестка и госпожа Дюранрюэль на некоторое время остались одни на поляне. Эмиль примчался, чтобы передать мне слова госпожи Дюранрюэль.
Внезапно Мишель почувствовал неловкость. Он не сводил глаз с Дьедонне Фершо и знал, что тот также смотрит в его сторону. Ему даже показалось, что патрон рассказывает все это ему, а не дельцу из Кана. Если один из них понимал лучше некоторые детали дела, другой, новенький в доме, догадывался о его драматической стороне.
Дьедонне словно обращался к нему:
«Послушайте, малыш… Учитель… Потом вам это пригодится. Значительно позднее вы поймете…»
Теперь он говорил о телефонистке:
— Нет… Думаю, она устала слушать… Да к тому же это не имеет значения… Обменявшись любезностями, от которых я вас избавлю, но которые брат мне поведал тоже, госпожа Дюранрюэль сказала текстуально следующее:
«Как жиль, что ваш деверь, сам того не зная, поступает себе во вред. Только вчера, вернувшись из Дворца правосудия, муж рассказал, что у него был длинный телефонный разговор с министром, нашим родней по женской линии. Тот всячески хочет избежать скандала, тем более нежелательного, что приближаются выборы… Это человек с широкими взглядами… Но присутствие вашего деверя может заставить правительство предпринять действия…»
— Вы слышите, Морель?.. Что?.. Записываете? Как угодно… Я продолжаю… Моя вышколенная невестка повторила:
«Его присутствие во Франции?»
«Во Франции или Африке… Он должен понять, что его привлекают по уголовному делу, а он, вместо того чтобы все опровергать, то и дело похваляется, оправдывает свой поступок, хочет представить его законным… Ведь с точки зрения людей он — убийца, и мы не можем бесконечно оставлять его на свободе, не создавая впечатления, что для него закон не писан».
Взгляд Фершо, давивший на Мишеля, стал острее, горячее, подтверждая, что этот рассказ ведется только для него одного. Не хотел ли тот таким образом вызвать его восхищение?
— Вы слушаете, Морель?.. Мне советуют исчезнуть на некоторое время, попутешествовать по свету, но чтоб никто об этом не знал… Похоже, они готовы выдать мне фальшивый паспорт, как для сиятельной особы… Это, мол, позволит замять дело с неграми, а если нет — вынести заочный приговор… Что вы сказали? Мой брат?..
Он настолько уверен, что это единственный выход, что привез подписать доверенности… Вот именно! Ему пообещали, ничего не пообещав, и дали понять, то есть госпожа Дюранрюэль дала понять, что если дело с неграми удастся замять, то это поможет уладить и финансовые проблемы… Вести переговоры, естественно, будут с братом. С помощью довольно сложной процедуры, разработанной юрисконсультами, он будет представлять мои интересы… Вот так. Это еще не все… Похоже, эти дамы, несмотря на ливень, надолго задержались на поляне…
Словом, в тот момент, когда они уже расставались, госпожа Дюранрюэль с таинственным видом наклонилась к моей невестке и сказала:
«Моя дорогая, мой муж не уполномочивал меня это говорить, но я готова выказать нескромность, в которой меня станут упрекать потом… Ваш деверь напрасно нападает на господина Аронделя. Конечно, это всего лишь чиновник и его начальники не раз выражали сожаление по поводу его рвения, но он принадлежит к влиятельной организации и пользуется поддержкой в высоких сферах.
Так что, если ваш деверь будет упорствовать, он свернет себе шею и увлечет в своем падении и всех вас…»
Наступила пауза. Вероятно, мэтр Морель на другое конце провода тоже замолчал под впечатлением услышанного.
— Это все… Что я решил?.. Продолжать а гаку… Нет, сегодня не приезжайте… Мне надо привести в порядок кучу бумаг. Позвоню вечером или завтра утром… Возможно, на несколько дней поеду в Кан… В любом случае увидимся завтра здесь или там… Я получил письмо от Бастара… Арондель снова самовольно отправил в Маколи жандармов… Поговорим завтра…
Он повесил трубку. Секретарь его старательно раскладывал бумаги по папкам. Внезапно Мишель вздрогнул. Он услышал голос стоявшего к нему спиной Фершо:
— Держу пари, вы не одобряете меня.
— Я так не думал! — с живостью ответил тот.
Подкладывая новые поленья и словно разговаривая с самим собой, Дьедонне продолжал:
— Брат оставался со мной в лесу лишь в течение пяти лет… Самых трудных, кстати… Если я когда-нибудь найду, то покажу вам его карточку тех лет. Сначала он отправился в Бразза… Потом, когда потребовался человек, чтобы заниматься финансовыми делами компании в Европе, переехал в Париж.
Похоже, он хотел добавить: «Вот кем он стал!»
Расхрабрившись, Мишель быстро спросил:
— Вот чего я не могу понять — как мелкий чиновник может выступать против генерального прокурора и министра? Я знаком с сыном Аронделя…
— С кем?
— С сыном Аронделя. Они из Валансьенна. Пять лет назад мы жили на одной улице. Отец его приезжал на полгода через каждые три года. Я часто встречался с ним.
Его сын — один из моих приятелей. Он изучает медицину…
И едва глупейшим образом не добавил: «Он чуть было не увел у меня невесту…»
Мишель был бы рад и дальше разговаривать об Африке и Аропделях, о делах. Но по поводу Аронделя Фершо лишь заметил:
— Наверняка маменькин сынок.
И, не ожидая ответа спросил:
— А вы? — словно догадавшись, что в той среде Мишель выглядел бедным родственником, потому что был всего-навсего сыном мелкого коммерсанта-неудачника, вынужденным зарабатывать на жизнь, вместо того чтобы продолжать учебу.
Он наверняка гак думал, потому что вдруг заговорил о себе:
— Моя мать была уборщицей. Ее рано выдали замуж. Муж бросил ее через два года. Больше о нем никто не слышал. Наверное, уехал за границу. Кстати, он не мой отец.
Он больше не рассматривал бумаги на столе, не говорил о работе. Ни разу еще атмосфера в этой голой и банальной комнате не казалась такой располагающей.
Мишелю очень хотелось, чтобы их разговор продолжался и дальше.
— Насколько я знаю, моим отцом был мировой судья, некий господин Брен. Я его почти не помню… Маленький, жирный, очень ухоженный человечек, очень розовый, с голым блестящим черепом, всегда семенивший.
Лучше помнятся улица, красивые новые дома, широкий тротуар, газон между ним и проезжей частью.
Матери было сорок лет. Худая и плоская, она не отличалась особой привлекательностью. По утрам она убиралась у него.
Она никогда ничего не рассказывала… Мы жили в одной комнате, в бедном квартале… Иногда она водила нас к судье… Родился брат… Мне было лет шесть, когда господин Брен умер от апоплексического удара. Мать Думала, что теперь мы разбогатеем, так как тот обещал, что не забудет ее в своем завещании. Завещания не оказалось, и все состояние отошло к кузенам и племянникам.
Мы переехали… Позднее мать поступила в прачечную — она стала болеть, и ей было трудно бегать по домам, как прежде…
Они переглянулись. Мишель был под впечатлением этого рассказа, он гордился, что Фершо с ним так откровенен. Ему хотелось поблагодарить его, сказать:
