Один из последних трагических случаев, связанных с сибирской язвой, случился в конце 1980-х годов на заводе в Степногорске. В спешке, связанной с созданием новой боевой рецептуры, аварии и несчастные случаи происходили каждую неделю. Тогда произошло и заражение одного из рабочих и лишь введение огромной дозы сибиреязвенной сыворотки спасло этого человека от гибели (10).
Одной из особо примечательных — и трагических — страниц является история создания в вирусологическом институте в Кольцово нового и очень агрессивного штамма вируса геморрагической лихорадки. 30 апреля 1988 года во время работ с вирусом Марбурга погиб сотрудник этого института Н.Устинов. Эта трагическая случайность была в полном объеме использована для решения задач наступательной биологической войны. При исследовании организма погибшего был выделен новый, более вирулентный (в военном смысле — более эффективный) штамм вируса Марбурга. Этот штамм (с учетом первоисточника он был назван вариант У) был положен в основу модернизации ранее созданного биологического оружия на основе вируса Марбурга и подготовлен к испытаниям. Поскольку собственная испытательная камера в институте еще не была построена, испытания были выполнены зимой 1989–1990 годов в камере в Степногорске. Испытания прошли успешно и к весне 1990 года новое оружие заняло свое место среди других видов биологического оружия СССР (10).
Не меньшие беды принесла и неизлечимая пока геморрагическая лихорадка Эбола, с возбудителем которой работают в двух местах — в Кольцово и в Загорске-6. В 1990-х годах от лихорадки Эбола погиб в Кольцово в «Векторе» молодой сотрудник (62). А потом руководитель военного вирусологического центра Загорск-6 генерал А.А.Махлай стал хвалиться тем, что руководимые им военные микробиологи будто бы создали эффективную защиту против лихорадки Эбола (52). К сожалению, результаты этого трудового подвига пока никому не помогли. В 1996 году в самом военном центре Загорск-6 погибла лаборантка, которая работала с вирусом лихорадки Эбола (179). Ну а 5 мая 2004 года в Кольцово случилась новая трагедия. Там погибла научная сотрудница А.Преснякова, которая нечаянно укололась иглой с вирусом Эбола (179,212). Как водится, официальное сообщение в ВОЗ было передано лишь через 2 недели после несчастья (212). Вряд ли в этих вирусологических центрах случившиеся гибели людей не были использованы хотя бы для изготовления защитного средства против вируса лихорадки Эбола.
Немало информации военные биологи приобрели и в связи с печальными событиями, случавшимися на острове Возрождения. Недалеко от бараков армейского персонала находится могилка молодой женщины с нечеткой надписью на камне. Это одна из первых жертв испытаний биологического оружия. Исследовательница погибла в 1942 году от сапа, от которого обычно умирают лишь после контакта с больными лошадьми и другими животными (10). Само же кладбище на острове очень большое, однако для родителей погибших оно недоступно.
Здесь мы вынуждены подчеркнуть, что с самого начала советские врачи не полагались только на случайные события — отравления активно планировались.
Обратимся к документам, которые относятся к работам с ОВ.
С точки зрения теоретического обоснования важно письмо от 17 января 1930 года, с которым председатель НТК ВОХИМУ П.Г.Сергеев обратился от имени своего военно-химического ведомства к руководителю смежного военно-санитарного управления М.И.Баранову, с предложением об осуществлении крупномасштабных испытаний ОВ на людях (213).
Из старого документа
«Начальнику Военно-санитарного управления.
Об испытаниях на людях.
Необходимость испытания ОВ на людях ясна для всех…
Наконец, при биологических испытаниях средств защиты и нападения нередко контроль на животных дает сбивчивые результаты.
О необходимости перечисленных испытаний с целью ознакомления людей с ОВ при изучении военно-химических средств уже неоднократно докладывалось в Химкоме ВОХИМУ, но вопрос не двигается с места.
При рационально поставленных испытаниях опасность для людей имеется такая же, как при применении сильно действующих лекарств.
НТК ВОХИМУ, прилагая при сем проект инструкции и программу испытаний ОВ на людях, просит Военно-санитарное управление высказать свои соображения по данному вопросу.
Председатель НТК Сергеев, 17 января 1930 г.»
Хотя письмо П.Г.Сергеева носило скорее формально-ритуальный характер (и задолго до, и многие годы после этого демарша в армии велись широкие испытания ОВ всех типов на людях вне зависимости от каких-либо решений и разрешений военных или гражданских медицинских органов), оно было показано всенародно известному наркому здравоохранения РСФСР Н.А.Семашко. Врач-нарком ничуть не засомневался, а лишь отметился на письме-обращении вполне благожелательной визой-резолюцией: «Вопрос нужно научно проработать и уточнить. 21.I.30 г.» (213).
За уточнениями дело не стало, и 16 февраля 1930 года ВСУ РККА направило в адрес ВОХИМУ РККА искомый ответ — согласие на проведение масштабных химических опытов на людях: «применение испытаний ОВ на людях, не только в целях уточнения имеющихся выводов о действии ОВ на организм, но и в целях ознакомления личного состава Красной Армии с ОВ и мерами борьбы с ними, возражений принципиально не встречает» (214).
Остается иметь в виду, что эта и вся последующая переписка (таких документов можно найти в архиве очень много) носила всеобщий характер — как уже упоминалось, в предвоенные годы биологическое оружие в документах часто маскировалось под ОВ.
Специфические условия в Советском Союзе тех лет были таковы, что перенос испытаний биологического и химического оружия на людей не доставлял властям серьезных этических трудностей. Нормы в отношении человеческой жизни были в те годы совсем иные, а нужда в «полноценных» данных диктовала свои правила. В первую очередь это было связано с бесправным положением заключенных. То же относится к моральной стороне использования биологического оружия против «противника», будь то немецкие солдаты или афганские моджахеды. Впрочем, как оказалось, даже рядовые советские граждане, не относившиеся ни к заключенным, ни к врагам, не были застрахованы от «участия» в опытах с биологическим оружием.
Опыты на людях с использованием биологического оружия известны еще с 1920-х годов, когда в Ленинграде использовались заключенные одной из тюрем. На них, в частности, ставились опыты с вирусами — возбудителями энцефалита (1). Об опытах на заключенных, выполнявшихся в 1930-х годах в Суздале в Покровском монастыре, еще помнит кое-кто из нынешних жителей (9,37). Существование на одном из Соловецких островов концлагеря СЛОН для политзаключенных позволило работникам ВМА им. С.М.Кирова вести работы с широким кругом возбудителей. Факт проведения опытов на заключенных следует из соответствующих секретных отчетов (10). На то же указывают американские данные, свидетельствующие о фактах массового — и не случайного — распространения инфекционных болезней среди заключенных Соловецких островов (7). В этом контексте следует отнестись и к упоминанию об инфицировании 20 работников возбудителем сапа, осуществленном в ходе одного из экспериментов (10).
Одним из следствий подобного варварства явилась эпидемия, связанная с испытанием бактерий чумы и сапа на японских военнопленных летом 1941 года. Пленных в темноте оставляли наедине с крысами, зараженными чумой. Способ переноса болезни от крысы к человеку был двоякий — агрессивность самих крыс, предварительно выдержанных без пищи, а также активность крысиных блох. В результате побега одного из инфицированных заключенных опыты приобрели неуправляемый характер, что усугубилось тем, что дело было не в Советском Союзе, а на территории Монголии. Трупы тысяч монголов (называют разные цифры погибших от чумы — от трех тысяч до пяти тысяч) были сожжены (1).
Ну а в военные годы Советская Армия совершила биологические «опыты» на немецких войсках, вызвав среди них массовые заболевания туляремией в 1942 году и Ку-лихорадкой в 1943 году (10).
