— Яблоки пьяные в карамели! — немедленно принялись искушать с другой стороны.

Закончить свое земное существование в пьяной карамели, видно, пришлось яблокам, которые не удостоились почетной участи плавать в стеклянных чашах, навязчиво расставленных повсюду. Впрочем, и те и другие плоды пользовались успехом.

Мимо пронеслась очередная стайка гуляк в двуцветных масках: с одной стороны белое лицо с другой — черное. Маски сбились набекрень и казалось, что шеи у людей неестественно вывернуты.

— Эй, горожанин! Айда прыгать!

Ну да. Только и осталось. Хотя…

На берегу пруда, куда вытекала одним краем деревенская площадь, разожгли костры и выкопали ямы, одни щедро набив хворостом, другие выложив, словно мозаикой, ракушками, чтобы залитая вода не уходила. Над хворостяными ямами клубился сизый дым.

По одиночке, и взявшись за руки, над кострами и ямами азартно взлетала молодежь, полоща в дыму цветные подолы, широкие штанины и кушаки. Костры разложили на славу, а ямы выкопали на совесть, поэтому почти половина прыгунов продолжала скакать и после полосы препятствий, с визгом сбивая искры или воду с одежды и, пытаясь откашляться.

— Надо перепрыгнуть огонь, дым и воду, — авторитетно разъяснил чумазый паренек, вгрызавшийся в увесистую клешню печеного лобстера. Бело-черная маска повисла у владельца на тесемках за спиной, словно запасная голова. — Только задерживаться нельзя, а то ожжетесь… — он скосил темный глаз над краем клешни и невнятно посоветовал: — Вам непременно надо прыгнуть.

— Зачем?

— Чтоб понятно все стало.

— Что понятно?

— Коли над огнем, дымом, водой прыгнете и не перекинетесь, сразу станет ясно, что вы человек безопасный. А коли вы нежить — водяной какой, ухмарь или сам… м-м… — паренек сбился и кашлянул, оросив клешню крошевом жеваной мякоти. Уточнил, переведя дыхание: — В общем, ЭТОТ!.. Так тут вас и вывернет!

— Да ну? — обрадовался я.

Впрочем, меня и впрямь чуть не вывернуло. Вся съеденная только что рыбка возмутилась тряской и немедленно запросилась обратно на волю.

— Неплохо прыгаешь! — сообщили мне приятным голоском. И тут же поставили на место, присовокупив: — Для нездешнего. Откуда приезжий?

Обладательница приятного голоска и на вид оказалась очень даже милой — светловолосой, круглолицей, с задорным изгибом пухлых губ. Наводящей на мысль о яблоках. Только не о здешних — крепких, зеленых и твердых, а южных — розовато-золотых, душистых.

— С чего это ты взяла, что я приезжий?

— Чужака сразу видно!

— Где? — возмутился я, демонстративно оглядывая себя со всех сторон.

— Так у нас тут все сплошь рыбари, а ты на рыбака не похож вовсе.

— Ни капли?

— Да у меня все родичи рыбаки, что я не знаю, что ли? И руки у тебя не такие, и пахнешь ты… — крылья маленького носа дрогнули.

— Не рыбой? — любезно подсказал я.

— У настоящего рыбака дух особый, вам горожанам не понять.

— Где уж нам. Ну, разве что местных попросить просветить.

А почему бы и нет, в самом деле? Может, и впрямь пора прекратить киснуть в башне и развлечься, как нормальный человек? Ну, почти как нормальный…

Девушка лукаво усмехнулась, откинув льняные косы за плечи. Вырез в блузке, вроде бы скромный, скорее подчеркивал, чем скрывал заветные ложбинки.

— Поймаешь мне яблоко?

Я покосился на ближайшую чашу с плавающими фруктами, вокруг которой, честно заложив руки за спину и отставив окорока разной степени упитанности, сопело и фыркало, отплевывая воду, уже четверо. Утихшая было рыба опять запросилась наружу.

— Давай я лучше тебе брошку выиграю. Вон там, где стреляют.

Девушка оказалась покладистой и смешливой. Звали ее Елета. Она любила сладости, особенно яблоки в пьяной карамели. И последними она явно увлеклась, быстро хмелея. То ли из-за этого, то ли наведенный «лик» действовал, но Елета каждый раз промахивалась, пытаясь меня поцеловать. И охотно смеялась.

Музыканты поодаль перешли с медленного мотива на плясовую. Вразнобой завертелись бело-черные маски. Белая половина означала уходящее лето и свет, темная — зиму и тьму. Но в таком стремительном мельтешении черного и белого и у самой вселенной голова закружится.

— Это у тебя что? — горячий палец заскользил по моему запястью, некстати вылезшему из рукава. — Ой, я уже видала такое… — Елета забавно нахмурилась, пытаясь сосредоточиться. — Тот парень тоже был приезжим, из Водоплетов, кажется… И кто ж по доброй воле такую страсть себе нарисует? Вы там на юге все сумасшедшие?

— Некоторые.

— А браслет какой… Подаришь?

— Посмотрим.

Жаркие, упругие губы на вкус отдавали яблочной наливкой. Слишком сладко. Но когда дыхание перехватывает, на это перестаешь обращать внимания.

…А потом некстати громыхнул фейерверк над прудом, выплюнув в дымной струе растрепанную огненную птицу. Зеваки восторженно завопили. И почти сразу же эхом отдался новый вопль — неприятный, резкий, обрастающий тревожным гулом: «держи!.. хватай!.. вон она, бей!..» Музыка сбилась и умолкла.

— Стреляй же! — гаркнули вдруг и следом послышался короткий свист и вскрик.

Елета завозилась, высвобождаясь. Глаза ее, только что блестевшие рядом, мигом отдалились и взгляд ускользнул.

— Там что-то случилось!

От души чертыхнувшись, я последовал за вскочившей девушкой.

Вторая огненная птица по инерции сверкнула над гладью пруда, но на нее не обратили внимания даже дети. Люди сгрудились вокруг каменистого пятачка на берегу, отсекая от воды и лишая возможности убежать вглубь острова невысокую женщину.

Простоволосая молодуха в вышитой блузке и длинной юбке стояла в центре утоптанной площадки, напряженно выпрямившись и озираясь, с заминкой встречая каждый встречный взгляд. Словно цепляясь за них. Со стиснутого в руке крупного яблока все еще стекали капли воды. У ног женщины блестели осколки разбитой чаши вперемешку с раскатившимися плодами.

— Ох, ужас-то какой! — слева только что протолкались, оценили ситуацию и охотно ужаснулись.

— Чего там? — негодовали те, кто поотстал.

— Да ведьму споймали…

Женщина выглядела обычной. Если не считать того, что вышитую блузку, чуть выше сердца, пробивала тонкая черная стрелка гарпуна. С такими местные рыбаки на морского хоря ходят.

— Я сразу заметил, что она в воде-то не отражается… — торопливо, сглатывая слова, рассказывал щуплый мужичок, обращаясь ко всем вместе и ни к кому отдельно. — Когда яблоки ловили! Другие есть, а этой — нет!

Его не очень слушали.

— Ни один праздник без этой пакости не случается, — раздраженно бросили в толпе. — Чего ждешь? Кончай ее!

Угрюмый плечистый парень из добровольных охранников, обстоятельно перезаряжавший гарпун, с досадой дернул плечом.

— Каждый год одно и то же… Лезут и лезут, будто патокой им тут намазано…

— А это правда ведьма?

— Водяная.

Женщина в вышитой блузке стиснула кулак. Зеленое яблоко брызнуло белыми хлопьями, сок запенился между пальцами. Ведьма небрежно вытерла руку о пеструю юбку. Хвост гарпуна над ее сердцем покачивался, вокруг древка по ткани расползалось мокрое серое пятно.

На лице женщины стыла ироничная полуулыбка.

— Что ж вы злые такие, люди? — хрипло произнесла она, снова шаря взглядом по кругу. Теперь уже настала очередь зевак вздрагивать. — Я ж вам ничего не сделала. Просто пришла повеселиться…

— Пошла прочь, оборотниха! — нервно крикнули в ответ.

— Да убейте же гадину!

— Я танцевала с тобой только что! И с ним! — ведьма ткнула ладонью в пене яблочной мякоти перед собой, словно камешки бросила: толпа всколыхнулась, перемешиваясь.

Ведьма усмехнулась снисходительно.

— Чего возишься? — негодовали те, кто стоял ближе всего в парню с гарпуном.

— Заело, — злобно бросил он в ответ.

— Уйдет же!

— Ну и пусть себе… — робко предложил кто-то.

На него зашикали.

— …они глупые, — говорили вполголоса за моей спиной. — Чужое отражение из воды крадут, чтобы облик принять, и к людям идут. Их на человечье веселье как на свет тянет, ничего с собой поделать не могут.