Арин, покопавшись во внутреннем кармане, достает серебряную монету. Крупный, ребристый кругляш с грубой чеканкой — такие делали в Многоречье. Скорее сувенир, чем средство оплаты.

— Как думаешь, ей понравится? — в голосе Арина непривычная робость.

Я машинально взял монету. Тяжелая. Теплый металл грел ладонь.

— Ты бы лучше колечко… — с сомнением подсказал я.

— Безделушки она не возьмет, — покачал Арин головой. — Гордая… А это вроде и не подарок будет. Куплю у нее кружку молока.

Я с любопытством уставился на приятеля. Даже зевать перестал.

— Так ты уже пытался с ней познакомиться?

Арин неопределенно улыбнулся. Белокурый, голубоглазый, статный красавец практически никогда не получал отказа. И вот, надо же… Оскорбленное самолюбие или действительно она так глянулась ему?

— Неужто попробуешь подкупить недотрогу дешевой монеткой? — поразился я.

— Не простой монеткой. Ты ее зачаруешь.

— Я… Что?! И думать забудь!

— Небольшое заклятие, как ты умеешь. Просто, чтобы привлечь ее внимание.

— Что ты как школяр? Нужен любовный приворот — обращайся к ведьме возле дороги. Или сам зачаровывай.

— Ты знаешь, здесь у нас кругом рассекатели для высшей магии, — отмахнулся Арин. — Да и зачем приворот? За кого ты меня держишь?.. — Приятель огорченно почесал макушку и нехотя признался: — Она отвернулась в прошлый раз, понимаешь? Смотреть не хочет. Даже не слышит меня… Если бы задержать ее взгляд хотя бы на минуту…

Арин и впрямь выглядел растерянным. Никогда с ним такого не случалось. Трогательная ямочка на мужественном подбородке действовала на девиц убийственно.

— Ну что тебе стоит?

— Хм… — как раз мне это может стоить немало.

Арин верно расценил мои сомнения.

— Никто ничего не поймет! А если и догадаются, то небось не станут из-за такого пустяка на тебя новые цепи навешивать?

Все у тебя пустяки.

Я вздохнул и сомкнул пальцы. Серебристый кругляш исчез из поля зрения на несколько секунд. Ладонью я ощущал его выпуклый рисунок и зазубрину на ребре.

— Держи!

Просиявший Арин поймал монету на лету, подмигнул мне и ловко, без звука соскользнул со стены. Некоторое время я наблюдал за сближением и маневрами на дороге, а затем, когда глиняная кружка, плеснув молочной пеной через край, перешла из рук девушки в руки Арина, тоже спустился со стены и вернулся в спальню.

Через несколько недель разразился скандал. Родители девицы добились приема у самого Ректора. Требовали расследования, поскольку по их мнению, дочь соблазнили не иначе, как при помощи магических наговоров. В доказательство они принесли серебряную старинную монетку.

Студенты понимающе переглядывались и ухмылялись. Арин помалкивал.

Приехал даже мрачный Мартан. Мы разговаривали о пустяках, но злополучная монета все это время лежала в пепельнице на столе перед Мартаном. Маг, щурясь, неприязненно рассматривал ее. Я делал вид, что вообще не замечаю ничего особенного. Напрямую никто ничего не говорил.

Расследование не выявило никаких заклятий в металле.

Еще бы — никаких чар я на монету и не накладывал. В тот раз.»

* * *

— …просыпайтесь! — чужой голос пробивается сквозь многослойный, словно ком ваты, сон, захватывает и вытаскивает на поверхность. — Мы снижаемся, скоро воздушный порт.

— Ну и что? — хрипло спросонья и не открывая глаз, осведомился я. — Хотите, чтобы я посадил самолет?

— При посадке рекомендуется бодрствовать.

Мы уже приземлялись на подкормку самолета в каком-то темном, глухом (судя по виду из окон) местечке. Только там что-то никто не озаботился разбудить меня, следуя этим самым рекомендациям.

— Конечная остановка, — присовокупил Малич последний увесистый аргумент, убедившись, что предыдущие не подействовали.

Я взглянул на него. У Бриго Малича на лице неудержимо расплывалось замешательство вперемешку с досадой — надо разбудить, а прикасаться не хочется. Заметив, что цель все-таки достигнута, он распрямился с явным облегчением.

— Уже совсем близко.

Да, действительно — через смотровое окно уже можно было полюбоваться на двойную цепь островов, вытянутую полукругом, отчего они и впрямь смотрелись ожерельем, брошенным на скомканную бирюзу океана.

— Который час? — спросил я, с силой растирая опухшую физиономию. По-прежнему болезненно хотелось спать.

Мне ответили — и я ужаснулся. Выходило, что сейчас в здешних землях ранее утро. Это сколько же я проспал?

В сопровождение мне отдали, кроме Малича, больше половины «замороженных» — аж пятерых, разместившихся в начале салона, возле наглухо закрытой кабины пилотов. Вели они себя тихо и, надеюсь, не скучали. Но их спящими я не застал ни разу.

…Самолет опускался все ниже. Растаял лед на кончиках крыльев, и они снова потемнели. Цепи островов распались на фрагменты, и теперь можно было рассмотреть и городок, карабкающийся по склону, и причалы, и разноцветные лодки, покачивающиеся на волнах.

Самолет забирал влево, примериваясь пройти между параллельными рядами островов.

— Вон там город Пестрых рек, — непонятно к кому обращаясь, сухо сообщил Малич. — А вон там, наверху, порт. Нас встретит…

Договорить он не успел, потому что самолет тряхнуло. Несильно, но посыпались мелочи с кресел и полок, покатились по полу.

— Здесь всегда трясет, — успокаивающе заявил один из «замороженных». — Воздушных завертней много, их с мертвой зоны сносит. Поэтому и снижаются почти к самой воде.

Хм, а я-то думал, что бормочущие голоса мне померещились спросонья. «Заморозка» подтаяла?

— Это откуда? — Единственная среди присутствующих женщина, подобрала и рассеянно повертела нечто темное и округлое.

— Выпало из багажа, — подсказали ей. — Вон оттуда…

На указанном кресле стояла моя сумка, которая сейчас завалилась на бок.

— Ваше? — Малич хмурился, стараясь незаметно растереть ушибленный при тряске локоть.

— Впервые вижу, — не задумываясь, отперся я.

А потом мы разом дернулись, внезапно осененные одним и тем же.

И оба опоздали.

Я еще успел заметить, как исказилось ужасом лицо Малича, а затем предмет в руках женщины беззвучно вспух, выстреливая во все стороны черные лучи, которые, вытягиваясь, вспороли борта самолета, как ножи — бумагу.

Вместе со звуками (оглушающий скрежет, свист и бешеный вопль раненого самолета) внутрь салона через рваные дыры ворвался ледяной ветер, тугой и неукротимый. Снес людей и багаж, разодрал края обшивки, выковырнул наружу все, что смог.

Повалился, хватаясь за поручни Малич. Меня бросило сначала на стенку, поволокло по креслам и вытянуло через кривую прореху в борту наружу. Вместе с ворохом вещей. На миг стало тихо и ослепительно. Мир перевернулся величественно, как панорамная экспозиция в музее — блистающее небо в перистых облаках, переливающийся океан, тронутые зеленью острова с обеих сторон… Так близко — уже даже людей видно.

И все.

Дыхание перехватило. Ветер выбил слезы из глаз, ударил по ушам. Подо мной образовалась страшная пустота. Где-то далеко вверху остался исковерканный самолет; оттуда накатила и толкнула в спину на прощание упругая, теплая, пахнущая гарью волна воздуха.

И неудержимо ринулась навстречу гладь океана, неровно, рябью блистающая, словно исполинский, изрубленный щит из металла.

Померещилось, что воздух вдруг уплотнился, обвился кольцом, пытаясь удержать. Потом еще раз и еще… но тщетно, страховочная воздушная паутина хоть и сдерживала падение на секунды, но тут же рвалась.

А потом меня расплющило. Во всяком случае по ощущениям очень похоже. В глазах стемнело, кости затрещали, а внутренности облепили позвоночник. Вода ударила, словно ледяная кора, с запозданием разошлась, принимая в темные, удушающие объятия и обрадовано поволокла вниз.

Сверкающая пустота стала мутно-зеленой, вязкой. Я оглушено завис — не шевельнуться, не вздохнуть. В голове шумела, перекатываясь, багровая чернота. В ушах нарастал томительный болезненный звон. Далеко вверху постепенно гасло свечение поверхности.