— Сначала поработаем.

— Вот и ладно. Да тут дел немного — грядки подправим в теплице, еще кой-чего. А потом и печку протопим, чайку погоняем. Нина пирогов напекла. Знаешь, какие у нее пироги? О!

— Папа, — выросла в дверях теплицы девочка-тростинка. — Ты мне велосипед обещал наладить. Забыл?

— Не забыл... Сейчас... Послушай, помоги ей, а? Велосипед в чулане, там шины подкачать надо маленько.

Пока я возился с насосом, девочка, схватив в охапку рыжего кошака, недовольно прижавшего уши, доверительно сообщила мне, что сюда они все — папа, мама, брат, она и Рыжик — приехали из Тюмени на катере, ехали три дня, было очень интересно, а временами страшно даже, но никто не боялся, только вот кот — он боялся, потому что — разве вы не знаете? — коты вообще очень боятся воды, но, если правду сказать, то кот боялся совсем немножечко, потому что она. Катя, все время о нем заботилась, и это, конечно, помогло ему скрасить тяготы трудного путешествия. Кошак наконец-то изловчился, крутанул башкой, задом выполз из-под рук, растопорщив шерсть, неловко плюхнулся наземь, коротко взмяукнул и умчался, воинственно задрав хвост.

— Вот и все, — сказал я. — Забирай своего коня.

— Разве это конь? — возразила девочка, взявшись за руль велосипеда. — Это еще совсем ма-а-а-аленький жеребеночек.

И лихо вскочила в седло.

— Осторожнее, Катя! — крикнул ей вслед отец.

Но та только головой тряхнула.

— Самостоятельная гражданка, — пробормотал я.

— А что ты хочешь — восемь с половиной уже.

— Феллини.

— Как ты сказал?

— Да сына своего, когда ему восемь с половиной было, я называл не иначе как Феллини. Фильм был такой у этого режиссера, очень он мне в те поры нравился.

— А-а... Как он сейчас, твой Феллини?

— Сейчас он просто студент. На четвертый курс перешел.

— Летит времечко!

— Да, Васильич. Не помолодели мы. Это уж точно.

— То-то, гляжу я, тянет меня в земле поковыряться... Прежде вроде бы не замечал такой тяги... Ладно, давай еще вот эту грядку поправим, хорошо?

— Давай.

— Не часто этим приходится заниматься, как бы ни тянуло... Сам понимаешь, сколько сейчас работы.

— Догадываюсь.

— А ты сюда прямо из Москвы?

— Нет, из Нягани.

— Из Нягани? Занятно... Ну все: пошли чай пить.

Уютно напевала печь, над чаем подымался сладковатый парок, и пироги дышали теплом. Нина хлопотала у плиты, рыжий кошак требовательно терся о ее ноги, за окнами было еще светло, магнитофон гремел знаменитой хрипотцой: «Чуть помммедленнее, кони, чуть помммммедленнее...» — а в комнате напротив, обложившись книгами, не замечая, не слыша ничего на свете, сосредоточенно притих парнишка с красивыми, шальными глазами.

— Выпускные экзамены на носу... А поступать знаешь куда задумал? В тюменский индустриальный. На бурение. И, заметь себе, сам решил. Я его не подталкивал.

— Гены, Васильич. Куда ж против них попрешь.

— Видать, так. Теперь это... Может, ты пока газеты свежие посмотришь? А я поработаю маленько... Вопрос у меня завтра сложный.

— Конечно, Васильич.

Что же в газетах-то пишут?

«Правда», передовая статья «Места заповедные»: «Тюменский облисполком настаивает на разрешении вести геофизическую разведку недр на территории вновь организованного — кстати, по ходатайству самого же облисполкома — Юга некого заповедника. Организация заповедников — не дань моде, это дело государственное, общенародное, часть долговременной программы охраны и рационального использования богатств природы на благо нынешнего и грядущего поколений. Стремление к получению сиюминутной выгоды не должно заслонять эту важную перспективную цель...» Вот так-то, дорогой мой Виктор Сергеич Макарцев: не должно. Но и ты прав: слов недостаточно и благих пожеланий мало — нужны технические средства и технологические решения, чтобы ведомые нам богатства брать, не превращая в прах то, чему и цены-то мы толком не знаем. Про что это я, Сергеич? Да вот про что: тонну нефти или кубометр газа мы живо переведем в рубли, и на рыбу или ягоды цена нам известна, можно, поднапрягшись, вывести стоимость чистой воды, — но как узнать, что за травы в что за цветы сгинули навсегда под мертвящим сбросом, какая сила была заключена в них и какими свойствами они обладали? Быть может, была там одна-единственная на свете травинка, способная исцелить от страшной болезни или вылечить от тоски? Или то было неразрывное сочетание обыкновенных трав, но их неразрывная связь таила в себе загадку и нашего с тобой существования? Как мало мы знаем еще и сколь многое беремся решать, не ведая, к чему приведут нас наши собственные решения...

Многотиражная газета «Нефть Приобья»: состоялся очередной пленум Тюменского обкома КПСС. В числе других выступил генеральный директор объединения «Сургутнефтегаз» А. В. Усольцев: «Существенное наше упущение мы видим в том, что некоторые специалисты неохотно соглашаются на руководящие должности. Нет трудностей при выдвижении на должность мастера, начальника смены, начальника цеха, технолога. Но затем отдельные инженерно-технические работники, достигнув определенной должности, не стремятся расти дальше, хотя явно проявляются их инженерные знания и организаторские способности. У подобных людей ни учебные заведения, ни мы не воспитали высокого политического сознания и чувства ответственности за благополучие страны...»

Был в нашей давнишней компании — тогда мы только начинали, но уже ощутили волчий аппетит к работе, и маршальских жезлов, припрятанных в наших ранцах, хватило бы на всех командующих корпусами — симпатичный тихий паренек, совсем немного отставший от нас годами, однако все звали его Маленький Толяшка, хотя иным баскетболистам пришлось бы глядеть на него снизу вверх; в его делах и планах мы разбирались слабо, он был единственным «технарем» в нашей довольно пестрой компании, и все же однажды, поджидая его в скверике на Разгуляе (Маленький Толяшка в тот день защищал диплом), мы увидели, как уважительно тряс его тяжелую руку громадный седовласый старик, которого нетрудно было узнать, — он был лауреатом всех существующих в стране (а быть может, и за ее пределами) премий, но не этими несомненными знаками отличия был отмечен его путь на земле, а гигантскими, оставшимися на века сооружениями на Волге и на Ниле; впоследствии мне довелось брать у Старика интервью, был он уже плох, но держался прямо и демонстративно беспечно, и я навсегда запомнил его торжественную латынь (к счастью, ее легко было понять, ибо эта фраза входила в число двух или трех десятков расхожих афоризмов, предназначенных для зазубривания в течение «латинского семестра» провинциального филфака): «Non scolae, sed vitae discimus» — «Не для школы, а для жизни учимся...»

«Что?..» — с тревогой и горделивым трепетом одновременно спросили мы Маленького Толяшку, когда Старик наконец распрощался и дипломант оказался в нашем кругу. «Да вот... — смущенно выговорил обалдевший от счастья приятель. — Хотя и не в нашем институте преподает Старик, а приперся на мою защиту. Говорит, что...» — «Суду все ясно, — перебил невнятный монолог Маленького Толяшки тщедушный и тщеславный поэт (между собой мы звали его с королевским величием — Севастьян Гиндукуш; правда, коль речь зашла о королях, то прозвище это подобало скорее королю пиратов). — Наше терпеливое ожидание, — высокомерно продолжал поэт, — должно быть вознаграждено стаканом доброго рома. Надеюсь, ты не возражаешь, Капитан?» — спросил он у меня. Я не возражал. Никто не возражал. Только у Маленького Толяшки спрашивать что-либо было бесполезно — он тихо скулил от радостного возбуждения, и Севастьян, по-моему, выбрал явно не самый удачный момент, чтобы объяснить Маленькому Толяшке, что ром — это не более чем метафора, а лично он, поэт, предпочитает «горный дубняк», ибо сей напиток пахнет горелым желудем, сладкой прелью осеннего леса и горечью угасающего костра, — но то была очередная метафора. Всемером мы выпили бутылку теплого кислого «саперави», окончательно развеселились и отправились пешком по Басманной в сторону Садового кольца, почтительным эскортом сопровождая восходящую звезду НТР