— Когда говорил? — поинтересовался Макарцев.

— Да только что, Витя...

— Только что — это я слышал. А раньше? Когда в главке работал? Молчал? Или говорил другое?

— Знаете что? — сказала Женя. — Давайте фанты, что ли, брать, если кто опять скажет «главк», «министерство», «план»... А? В кои веки собрались вместе тихим вечером, можно б было потанцевать, музыку послушать хотя бы, а вы...

— И все-таки мы план следующего года... — начал Макарцев.

— Фант! Фант! — дружно закричали Женя с Гелей. — «Американка», Макарцев! Любое желание должен выполнить! Любое!

— И все-таки план следующего года мы выполним, — твердо произнес Макарцев. — Непременно. Верно, Николаич? А что? Подумаем головой маленько, подготовимся по уму, инженерно — и выполним. Довольно носами нам шмыгать. Не маленькие.

— Послушайте, ребята, — возбужденно заговорил Новиков. — Вы не обижайтесь на меня, ладно? Конечно, я здесь человек новый и многого не знаю. Но я постараюсь узнать. Узнаю! Обязательно! Я сюда надолго приехал. Может быть, навсегда. И хорошо, что успел приехать, когда не все еще складно. Значит, складывать будем вместе. И я верю, что наступит день...

— Постой, — сказал Иголкин. — Тише!

Голоса в эфире звучали нервозно, и не сразу стали различимы тревожные слова:

— База, база, на сто двадцать пятом пробило водовод! База, водовод пробило на сто двадцать пятом!

— База, база, Ем-Ега на связи. Ем-Ега на связи. У нас авария. У нас авария. Дизеля...

Пауза — и еще один голос, спокойный и четкий:

— Срочно разыскать Иголкина и Макарцева. Передайте по связи: срочно разыскать Макарцева и Иголкина. Пусть немедленно выезжают. Немедленно выезжают!..

Служили два друга в нашем полку.

Пой песню, пой...

Женя и Геля, тихонько перешептываясь, привычно шуршали бумагой, заворачивая еще не успевшие остыть домашние пирожки; Коля Новиков растерянно уткнулся в замолчавшую рацию.

— Как добираться будем? — спросил Иголкин.

— А-а, — сказал Макарцев. — Война план подскажет.

Оба одевались быстро — унты, полушубки, теплые шарфы, мохнатые шапки. Снова как в песне: «На Север поедет один из вас, на Дальний Восток — другой...»

Правда, оба они поедут сейчас на юг. Но здешний юг — это тоже Север...

И опять мы расстаемся на полуслове и снова не знаем, когда доведется продолжить наш разговор; мы расстаемся сумрачной ночью, ясным ли днем, метельной весною или в одуряющем зное короткого лета; мы расстаемся — уезжаю ли я или друзей моих призывает к себе высокое дело, неделимая жизнь, — мчится по снежной целине приземистый вездеход, тяжелые волны раздвигает траулер или сейнер, крылатый парусник или атомный ледокол, в близкое небо взмывает вертолет, с морозных свай поднимается дом, с песчаного островка посреди болот начинается новая скважина или кончается строка.

С нового абзаца:

Мы ветре...

— Сравнение некорректно, — отрезал Теткин.

— Но Кольская скважина...

— Не надо.

— Но наши трубы...

— Не.

Собеседник Теткина, долговязый молодой мужик в новехоньких, еще не утративших дух короткой и бесшабашной собачьей жизни унтах, сконфуженно обернулся, будто решил просить помощи или искать защиты. Однако Макарцев неподвижно сидел за своим крохотным, неправдоподобно чистым столом и сосредоточенно глядел в окно, хотя там ничего не показывали: окно выходило в неглубокий овражек, затаренный утрамбованным снегом так, что рассекавшие его тропки располагались на уровне форточки, не ниже.

— Наши алюминиевые трубы хорошо зарекомендовали себя на Кольской, — вновь повернувшись к Теткину, с отчаянной решимостью произнес долговязый. — Вы не хотите понять...

— Не хочу, Кольская — вертикальная скважина, а у вас наклонные. Какие у них стенки, какие каверны? К тому же там... А-а, что говорить!

Да на Кольской скважине, наверное, вся наша геологическая наука со своими домашними припасами собралась, подумал я, — дымящиеся пирожки, начиненные пряными гипотезами, сочащиеся кровью бифштексы идей, острый, густой, наваристый супчик нештатных ситуаций. И техника, надо полагать, не серийного исполнения. Что ж, Кольская сверхглубокая скважина не региональные задачи решает, не ведомственные и не одни государственные дела — этот гулкий ствол, вонзившийся в земную кору едва ли не на полтора десятка километров, дает редчайшую, изысканную пищу умам, непредугадываемую, глубинную информацию для всей мировой науки, чьи-то версии неожиданно подтверждая, иные сокрушая в прах, — сельский учитель истории из таежной заобской деревни услыхал в морозном звоне Кольского керна далекое эхо рухнувшего предположения о возникновении жизни на земле и заманчивые колокольцы новой теории; мой друг, Странствующий Кандидат, едва вернувшись из своей последней, растянувшейся на долгие пять лет командировки, не дав привыкнуть к себе домашним, начал готовить экспедицию в Хибины, а на американского астрофизика Томаса Голда коллекторные пласты, содержащие метан и обнаруженные на двенадцатикилометровой глубине под гранитным щитом Кольского полуострова, оказали настолько ошеломляющее воздействие, что забыл он про манящие звезды и таинственные туманности Галактики, увлекся геологией, самой земной из земных наук, стал яростным пропагандистом абиогенного (иначе говоря: неорганического) происхождения нефти, собрав на Земле и во Вселенной удивительные доказательства когдатошней менделеевской гипотезы...

— Давайте с другого боку возьмемся, — предложил Теткин. — Зачем вам схема проводки нужна? Хотите помочь нам?

— Наши трубы...

— Это я слышал. Только дело не в трубах.

— Тогда в чем?

— Если бы я знал.

По законам диалога, в котором идут сближения, подумал я, такие слова означают обычно приглашение к открытому разговору, к взаимному поиску возможных решений. Однако на человека в унтах обезоруживающее признание Теткина произвело такое же воздействие, как толчок Боба Бимона или Роберта Эммияна на скорость вращении Земли, — он издал какой-то клекот или всхлип, а Теткин сокрушенно сказал:

— Одна, другая, третья скважина ведут себя как люди, но четвертая... Ну шпана! Или того хуже. А мы? Мы усвоили наконец, что фроловская свита пакостна по природе своей, а не потому, что мы отпетые олухи, бурить разучились или никогда не умели. Что «гнилые углы» имеются, и еще какие гнилые. Своей шкурой, можно сказать, их вычислили. Вот Макарцев Виктор Сергеевич сидит — он мог бы рассказать вам про то, как на 122-м кусте упирался. Да был бы прок какой от этих мук! Была бы информация... Обоснованная, точная, научная, я имею в виду, информация...

— Мы могли бы... — выдавил из себя долговязый мужик.

— Составить программу на испытания алюминиевых труб, — пробормотал Макарцев.

— Да!

— А вы не могли бы еще заодно — или особо, это уж как сами захотите... — лениво растягивая слова, начал Макарцев.

— Да! — с готовностью подхватил долговязый, благодарно глядя на Макарцева.

— ...составить программу на испытания алюминиевых ложек? — закончил тот. — Хотя бы для одного котлопункта на Талинке. А?

— Ладно, — решительно закрыл тему Теткин. — Валяйте в техотдел: может, вам повезет и отыщется экземпляр той дурацкой схемы. На нее многие стойку сделали, не вы первый, так что не обессудьте, если ее не найдут...

— Найдут! — уверенно заявил мигом повеселевший ученый гость и тут же исчез; стремительность ухода, правда, была слегка смазана тем, как долговязый неловко переставлял ноги в унтах с нерасхоженными еще подошвами, — но это детали, подробности, пыльный сор бытия.

— Очередной соискатель кандидатского чина, — предположил я.

— Не без того, — вздохнул Теткин. — Между прочим, земляк твой, Макарцев. Самарский.

— Все мы тут земляки, — вяло заметил Макарцев. — А тебе что: самарские — рыжие, что ли?