— Наши потребности. Означают. Вовсе не то. Что мы потребляем. А то. Как нас потребляют...
— Гарий Генрихович, — осторожно спросила база, — это ты, что ль? Вернулся с отгулов?
— Я. Вернулся. Я. Приступил. Наши потребности...
— Гарий Генрихович, ты бы отдохнул, а?
— Я. Отдохнул. Ты. За меня. Не беспокойся. Ты. За меня. Отпокойся. Дело в том. Что. У нас нет. Возможностей. Которые мы. Имеем...
— Это Габриэль, — поморщился Макарцев. — Вернулось с отгулов, солнышко наше ясное. Ну, Гарий Генрихович!.. Понимаешь, Яклич, странная история. Хотя что в ней странного?.. Отличный технолог, инженерной сметки на приличный техотдел хватит. На ВДНХ сколько раз дипломы брал... Но бурмастер — никакой. Абсолютно не умеет с людьми работать: то вась-вась, все люди братья, ты меня уважаешь? — то «а ты кто такой?». Вот и качается, как на качелях. И вся бригада с ним качается. Но жесткость проявить? Снять? Кем заменить?.. Трудно с людьми. С кадровыми работниками, со специалистами трудно. Приток большой, но чаще не по делу. Сколько уже мы в Тюмени топчемся, одной лишь нефтью живем, а специалистов, особенно средних и низовых профессий, толком не готовит никто. Сами, дескать, сделаются. Не боги горшки обжигают. Не боги... Прислали бы мне парочку Сизифов — я бы живо определил их колонну опрессовывать да трубы на стеллажи укладывать.
— Сизиф, строго говоря, не бог, а скорее жертва богов.
— Знаешь, Яклич, мне их штатное расписание ни к чему. Какая жертва? Такой амбал — и жертва? Чё они к нему пристали?
— Уж и не вспомню. Помню только, что заставили его без перекуров и перерывов на обед камень в гору волочь, а на вершине валун срывался и снова катился вниз.
— «Сизифов труд», ага. Это нам знакомо. Тут я тебе, Яклич, не одну историю могу рассказать — сотню!
— Подожди, Сергеич. Дело в том, что миф о Сизифе опровергнут. И не Альбером Камю, который в годы воины написал философский трактат по мотивам этой легенды. С мифом о Сизифе, не мудрствуя и не философствуя, расправились чукотские бичи.
— Кто-кто?
— Бичи. Самые обычные бичи, с Чукотки. Мне об этом товарищ рассказывал. Есть такой прозаик, Борис Василевский, он долго учительствовал на Чукотке, да и сейчас едва ли не каждый год туда норовит податься.
— Вроде как ты в Тюмень.
— Ага. Нас и свела-то, по-моему, общая привязанность к Северу.
— Так что же они придумали, эти замечательные чукотские бичи?
— Ничего особенного. Брали пустую двухсотлитровую бочку из-под спирта, вкатывали ее на сопку, наливали в бочку чайник воды — и пускали ее вниз. Ну, а внизу...
— Инженерно, — только и смог произнести Макарцев.
— «Аврора-один», «Аврора-два», «Аврора-три», ответь базе!
— Что?! — всполошилась Талинка.
— Горючего не будет, — сказала база. — Не будет сегодня горючего. Пожарники емкость опечатали. До понедельника.
Мое перо бессильно описать бурю, которая поднялась в эфире. Я пытался прибегнуть к помощи техники, напечатать эпизод сразу на машинке, но ее тут же заклинило на трех или четырех клавишах одновременно: «восклицательный знак», «ё», «ю» и еще, кажется, «и краткое».
На первый взгляд, картина получалась занятная: в краю, где добывается половина союзной нефти и немалая толика мировой, грузовики и вездеходы, бульдозеры и тягачи стоят без топлива. Причин тут немало; наверное, среди них есть и объективные. Однако в их ряду отыщется место и грустному рассказу Игоря Геннадьевича Занина о жизнерадостном разгильдяйстве на 5-й скважине, и факелам попутного газа, где, судя по их густому дегтярному цвету, выгорело немало нефти, а еще той идиллической картинке у няганьского вокзала, где столпились в ожидании поезда машины всех возможных только на Севере марок.
Проще, удобнее для всех и экономичнее было бы, наверное, если бы по поселку бегали различными нужными маршрутами рейсовые автобусы, — но над этим думать надо, и, как выражается мой друг Макарцев, желательно головой. Куда спокойнее и привычнее делать вид, что ничего такого в природе не существует, что можно обойтись без того и без этого, но так уж сложилось, и никуда тут не денешься: то, чего не дают, обычно берут сами. Надо полагать, что и тот утренний КамАЗ, воровато сгрузивший доски в чьем-то дворе, заехал туда вовсе не по адресу, обозначенному в путевке. Да он ли один! Коль жилья не хватает, то строиться здесь принято, как изящно выражаются аборигены, «самопуком», и, думаю, и УБР, и НГДУ, и объединение не надеются увидеть ни досок, ни кирпичей, ни стекла, осевших по дворам. Мне кажется даже, что и смотрят-то здесь на такие вещи сквозь пальцы, справедливо считая: человек должен жить так, как привык или как живут другие — и пусть обживается поскорее. Правда, пока он обживается, изматывая себя ранними утрами или поздними вечерами под стук топоров или вжиквжиканье пил, ждать от него приличной работы наивно...
— Что — полдень уже? — удивился Макарцев, взглянул на часы. — Да-а... Шесть часов скважину моем. Как бы нам совсем ее не замыть... Придется на подъем идти. Так и не прилетела смена...
И завертелся барабан лебедки, пошли наверх тяжелые влажные свечи; грохотали дизеля, и в бесконечном танце кружились вокруг ротора буровики. Аккуратно работали ребята, старательно. К обеду инструмент был на подсвечнике, а тут и смена подоспела: сутки маялись они в Хантах, да все оказии не было.
— Та-ак... — сказал Макарцев. — Теперь порядок, Серега. Спустим колонну — и все дела. Какой у нас день сегодня?
— Воскресенье.
— Что ты говоришь! Это надо же, какое совпадение! Конец недели — конец скважины. Слушай, Яклич, а не махнуть ли нам с тобой в нефтяную столицу Нягань на воскресный вечерок? Блеск витрин, сияние огней, ласкающая слух музыка.
— В парке Чаир распускаются ро-о-озы...
— Ну.
— Виктор Сергеевич, ты где? — хриплым голосом главного инженера управления Иголкина спросила база.
— По-прежнему на сто первом.
— Что у вас?
— Готовимся к спуску колонны. Заливка в три утра.
— Ясно... Слушай: тут тебе жена звонила. Просила ей позвонить. В Нефтеюганск... Понял?
— Понял-понял. Приеду — позвоню.
— Да-а... Понимашь, Виктор Сергеич, очень тебя прошу — останься на заливку, а?
— Так здесь же начальник смены!
— Да он никогда еще заливкой не занимался! И вообще... Ну, понимаешь... Я хотел Спицына к вам послать, но найти его никак не можем... Если он не приедет, останься, а? Лично тебя прошу.
— О чем разговор.
Макарцев положил трубку, задумался.
— Та-ак... Вспомним, значит, молодость. Давненько я заливок не делал... Ладно. Летом — это что! Вот зимой, когда минус сорок! Для таких случаев, помню, я даже свисток себе примастырил. Голос на морозе быстро садится, а на свисток публика реагирует... Да-а... Ну, давай прощаться. Ты же завтра в Ханты наладился? Да и я, честно говоря, хотел в Нягань попасть, чтоб завтра в Ем-Егу улететь. Оттуда проще.
Но прощание пришлось отложить. Появился водитель дежурного «Урала» и, хитровато ухмыляясь, сообщил, что ему удалось раздобыть немного бензина, — и я невольно подумал, что опыт чукотских бичей явно не пропал втуне. Макарцев, не мешкая, решил:
— Поехали по буровым. Да и к бетонке поближе тебя подброшу. Ну, а там, может, попутка какая случится... — И сказал шоферу: — К Габриэлю.
Габриэль, которого наверняка предупредили по рации доброхоты, встретил Макарцева, дружелюбно распахнув объятья, словно ждал его долго и нетерпеливо и никогда не терял надежды. Макарцев молча прошел мимо, только головой мотнул: «Давай за мной!» Их фигуры — съежившаяся, валкая (Габриэля) и решительная, напряженная (Макарцева) мелькали на задах балков, я всякий раз, когда они на миг появлялись в узком проеме меж жилыми вагончиками, мне казалось, что Габриэль становится все ниже и ниже. Потом они разделились: Габриэль поплелся в сторону тампонажных агрегатов, а Макарцев двинулся на буровую. Минут через двадцать мы опять ехали по извилистой лесной дороге к очередной вышке — сначала к освоениям, после снова к буровикам; маленький, верткий бурмастер с тоненькой ниточкой усов сердито выговаривал Макарцеву за неполадки в монтаже буровой установки («Это Демин, — пояснил мне Макарцев. — Хороший мастер. Между прочим из летающих»); мы размягченно пили чай, Демин продолжал ворчать, но в ворчании отчетливо слышалось беспокойство, а не пустое раздражение. Когда собрались дальше, неожиданно возник Спицын — отыскался-таки след Тарасов.
