Прайам Фарл открыл дверь, и оба нерешительных господина увидели друг друга в луче уличного фонаря (в прихожей света не было).
— Здесь живет мистер Фарл? — спросил доктор Кашмор, от стеснительности чересчур сурово.
Что до Фарла, он был буквально потрясен тем, что Лик зачем-то разоблачил его фамилию. Кажется, номера дома было бы вполне достаточно.
— Да, — признался он, смущенный и расстроенный. — Вы доктор?
— Да.
Доктор Кашмор ступил во тьму прихожей.
— Как наш больной?
— Даже не могу вам сказать. В постели, лежит тихо.
— И правильно, — сказал доктор Кашмор. — Когда он утром ко мне явился на прием, я ему порекомендовал лечь в постель.
Последовала коротенькая пауза, в продолжение которой Прайам Фарл покашливал, а доктор потирал руки и мычал какой-то резвый мотивчик.
«О Боже! — пронеслась мысль в голове у Фарла. — Да он ведь застенчив. Я уверен!»
Доктора же осенило:
«Ах, боже мой, и этот тоже — комок нервов!»
Тотчас они почувствовали расположение друг к другу, и сразу обоих отпустило. Прайам закрыл дверь, прищемив фонарный луч.
— Ах, тут, кажется, темно, — шепнул Прайам Фарл.
— Я спичкой посвечу, — обнадежил его доктор.
— Большое вам спасибо, — растрогался Прайам.
Вспышка озарила все великолепие бордового халата. Но доктор Кашмор не дрогнул. Чего-чего, а халатов, льстил себя надеждой, он всяких навидался.
— Кстати, что с ним такое, как вы думаете? — спросил Прайам самым своим мальчишеским голосом.
— Не знаю. Простуда! Резкие шумы в сердце. Все может быть. Вот я и сказал ему, что вечером зайду. Раньше никак не удавалось. С шести утра на ногах. Сами знаете что это такое — день практикующего врача.
И печально, устало улыбнулся.
— Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, — сказал Прайам Фарл с живым участием.
Он удивительно ярко умел себя представить в шкуре другого.
— Ах, да ну что вы! — пробормотал доктор. Он был глубоко тронут. Чтоб скрыть, до чего он тронут, он снова чиркнул спичкой. — Пройдем наверх?
В спальне свеча горела на ночном столике, пыльном и пустом. Доктор Кашмор придвинул ее поближе к постели, казавшейся оазисом пристойности в пустыне неутешной комнаты; потом нагнулся, чтоб осмотреть больного.
— Он весь дрожит! — тихонько ахнул доктор.
Кожа Генри Лика и впрямь отдавала синевой, хоть на постели кроме одеяла были еще пледы, да и ночь была теплая. Стареющее лицо (ибо он был третий пятидесятилетний мужчина в этой комнате) выразило тревогу. Но он не шелохнулся, не произнес ни слова при виде доктора, только смотрел уныло. Кажется, его занимало лишь собственное хриплое дыхание.
— Из женщин есть кто-нибудь?
Вдруг доктор глянул на Фарла пронзительно. Тот вздрогнул.
— Мы тут сами по себе, — пролепетал он.
Лицо, менее привычное, чем доктор Кашмор, к тайным странностям господской жизни Лондона, такое сообщение могло бы удивить. Но доктор Кашмор и тут не дрогнул, как не дрогнул он при виде бордовой пышности.
— Тогда бегите, принесите горячей воды, — рявкнул он повелительно. — Живей! И бренди! И еще одеяло! Что же вы стоите? Ну! Где тут у вас кухня? Я с вами сам пойду! — он схватил свечу; лицо его выражало: «Да, вижу, от тебя толку мало».
— Мне крышка, доктор, — едва слышно прошелестело с постели.
— Увы, голубчик! — пробормотал доктор себе под нос, пробираясь по ступеням вслед за Прайамом Фарлом. — Если я не волью в тебя чего-нибудь горяченького!
Хозяин и слуга
— Теперь дознанье будет? — спросил Прайам Фарл в шесть часов утра.
Он рухнул в жесткое кресло на первом этаже. Незаменимый Генри Лик был утрачен для него навеки. Он не постигал, как будет теперь жить. Он не мог себе представить своего существования без Лика. И, — мало этого, надвигающийся ужас появления на люди в связи со смертью Лика был попросту непереносим.
— Нет! — обнадежил доктор. — Ах, нет! Я же присутствовал. Острая двусторонняя пневмония! Что ж, бывает! Я выдам свидетельство о смерти. Конечно, вам придется пойти его заверить.
И без дознанья дело принимало самый мучительный для Фарл а оборот. Он понял, что просто всего этого не вынесет, и спрятал лицо в ладонях.
— Где нам искать родственников мистера Фарла? — спросил доктор.
— Родственников мистера Фарла? — отозвался Прайам Фарл, не понимая.
И вдруг он понял. Доктор Кашмор считал, что фамилия Лика — Фарл! Вся душа застенчивого Прайама Фарла встрепенулась, и он ухватился за безумную возможность избежать всякого появления на люди в качестве Прайма Фарла. Да пусть себе считают, что это он, а не Генри Лик, скоропостижно скончался на Селвуд-Teppac в пять часов утра! И он тогда свободен, волен, как птица!
— Да, — подтвердил доктор. — Их следует известить, естественно.
Прайам быстро пробежал в уме каталог собственной родни. Но решительно никого не мог припомнить ближе некоего Дункана Фарла, троюродного брата.
— По-моему, у него их и не было, — ответил он, и голос у него дрожал от сознания собственной отваги. — Разве что дальние какие-то. Но мистер Фарл никогда про них не говорил.
Что было правдой.
Он с трудом из себя выдавливал эти два слова «мистер Фарл». Но когда они слетели-таки с его уст, он понял: дело сделано, возврата быть не может.
Доктор покосился на руки Прайама, трудовые, загрубелые руки художника, вечно возящегося с красками.
— Простите, — сказал доктор. — я полагаю, вы его слуга, или…
— Да, — сказал Прайам Фарл.
И точка была поставлена.
— Назовите полное имя вашего хозяина, — сказал доктор.
Прайам Фарл содрогнулся.
— Прайам Фарл, — почти прошептал он.
— Как! Не?.. — громко вскрикнул доктор, которого превратности жизни Лондона наконец-то потрясли.
Прайам кивнул.
— Ну и ну! — доктор дал волю своим чувствам. Говоря по правде, именно эта превратность жизни Лондона ему польстила, он ощутил свою значительность, сразу забыл усталость и обиды.
Он увидел, что халат бордо облекает человека, который букавально валится с ног, и с тем своим добродушием, какого не в силах были побороть никакие тяготы, вызвался помочь по части предварительных формальностей. И он ушел.
Месячное жалованье
Прайам Фарл не намеревался спать; он хотел обдумать положение, в которое так лихо себя поставил; но он заснул — и в этом жестком кресле! Разбудил его ужасный грохот, как будто дом бомбардируют и мимо ушей его несутся кирпичи.
Когда он наконец совсем очнулся, бомбардировка оказалась настойчивым, надсадным стуком в парадную дверь. Он встал, увидел заспанного, неумытого, лохматого бордового субьекта в грязном каминном зеркале. И, потянувшись, направил сонные свои стопы к парадной двери.
За дверью стоял доктор Кашмор и еще один пятидесятилетний субъект, чисто выбритый, строгий, в глубоком, полном трауре — и даже были на нем черные перчатки.
Это новое лицо холодно оглядело Прайама Фарла.
— Ах! — произнес скорбящий.
Зашел в дверь и последовал за доктором Кашмором.
Дойдя до края коврика в прихожей, скорбящий заметил белый квадратик на полу. Поднял, внимательно осмотрел и протянул Прайаму Фарлу:
— Повидимому, это вам, — сказал он.
Прайам взял конверт, увидел адрес: «Генри Лику, эсквайру, Селвуд-Teppac», — писаный женскою рукой.
— Это же вам, — наседал несгибаемым голосом скорбящий.
— Да-да, — промямлил Прайам.
— Я — мистер Дункан Фарл, адвокат, кузен вашего усопшего хозяина, — продолжал металлический голос, сквозь крупные, ровные белые зубы. — Что вы успели сделать за день?
Прайам, заикаясь, выговорил:
— Ничего. Я спал.
— Вам бы не мешло быть поучтивей, — заметил Дункан Фарл.
Ах, вот и он, троюродный братец, которого он видел только когда-то в детстве! В жизни он бы не узнал Дункана. Дункан явно и не думал узнавать его. Все мы имеем обыкновение через сорок лет делаться неузнаваемыми.
