Обеим дамам надо было подумать о каком-то серьезном источнике доходов, получить где-то кредит; ведь обе они были уверены, что «после войны» смогут вернуть занятые деньги. Ни на минуту не приходило им в голову, что грядущие — или текущие — события подорвут банкирскую фортуну Рубинштейна, а заодно ликвидируют и их капиталы, покоящиеся в недрах Banco di San Spirito в Палермо. Однако те, к кому они обращались, смотрели на дело иначе, и дамам не удавалось никого убедить, что сейчас самое выгодное — это заняться их лежащими где-то без движения деньгами.

Мать Эльжбеты, госпожа Шиллер, разбиралась в положении лучше. Как-никак, она была женой делового человека и уже лишилась одного имения — в Одессе. Тем не менее и ей не удавалось втолковать дочери, что сейчас никто не одолжит ей денег. В то же время сама она — всегда влюбленная в своих детей и теперь сконцентрировавшая все чувства на Эльжбете — не могла понять, почему никто не хочет прийти на помощь ее дочери, всемирно известной певице.

— Такая красивая девушка! — говорила она. В ее глазах Эльжбета все еще была красива, молода и к ней все еще применимо было это слово — девушка.

Госпожа Шиллер жила теперь на Брацкой, но часто приходила на улицу Бодуэна, в «священный приют» двух красивых, хотя уже перезрелых женщин. Она любила экзотическую атмосферу этого дома, так отличающуюся от всего, что творилось за его стенами. Даже за свое короткое путешествие с Брацкой на улицу Бодуэна госпожа Шиллер видела много больше, чем обе оторванные от жизни женщины — за все время пребывания в Варшаве.

Однажды, в начале весны 1943 года, госпожа Шиллер вошла в квартиру дочери. Залитая солнцем комната выглядела великолепно, занавеси прикрывали потрепанные шторы затемнения, ковры играли красками, словно только что вытканные. Практичная госпожа Шиллер не могла примириться с тем, что «такая квартира» не приносит дохода.

— Знаешь что, — обратилась она к Эльжуне, — вам надо устроить здесь небольшой, изысканный ресторан.

— Nur für Deutsche [15], — добавила присутствовавшая при этом Роза.

Эльжуня развела руками и выразительно посмотрела на мать.

— Но простите, княгиня, — сказала госпожа Шиллер, — это и недостойно и вряд ли будет разрешено.

— Надо было бы достать хорошую кухарку и устроить дорогой, закрытого типа ресторанчик.

— И сюда будут приходить немцы?

— Если придут, то уж делать нечего. Нельзя же их выгнать.

— Что это вы, княгиня, так интересуетесь немцами? — спросила госпожа Шиллер, но не получила ответа. — Я помогу тебе, — повернулась она к дочери.

Эльжуня вдруг рассердилась:

— Да, но и на такой ресторан нужны деньги. Посуда есть, серебро есть, но потребуются кастрюли, столики… Откуда все это взять?

Госпожа Шиллер задумалась.

— А ты не пробовала обратиться к молодому Губе? Ты знаешь его? Он ведь был очень богат до войны.

— Кажется, он уже расшвырял последние остатки.

— Можно попробовать. Я попрошу Анджея Голомбека найти его и пришлю его к тебе.

Так возник этот ресторан — небольшой, нарядный и вскоре ставший известным всему городу. Ресторан играл и еще одну роль: здесь часто бывали Губерт и Анджей Голомбек.

— Не слишком ли часто? — спросил как-то Спыхала, который доставал юношам деньги.

— Очень подходящий притончик, — ответил Губерт Спыхале. — К этой идиотке из Палермо приходят такие видные немцы! Куда там до них мелкой рыбешке из других баров. Очень подходящая история, право, — повторял он, встряхивая своими романтическими кудрями.

История эта имела особый смысл.

Эльжуня была убеждена, что деньги, занятые ею на устройство ресторана, являются личными деньгами Губерта. Это ее растрогало, и она не скрывала от молодого человека своих чувств. Каждый раз, когда Губерт приходил в бар «Под розой» посмотреть, как там идут дела, она донимала его выражениями благодарности.

Госпожа Шиллер теперь все утро проводила в ресторане. Ее хозяйственный опыт пригодился как в составлении меню, так и в приготовлении блюд. Никому не приходило в голову, что по вечерам старая дама подробно рапортовала Спыхале, кто в этот день посетил ресторан, или передавала то, что ей удалось подслушать мимоходом. За все это Спыхала был ей очень благодарен.

Однажды он и сам собрался туда, чтобы своими глазами увидеть, как функционирует сие заведение. Разумеется, это не был официальный визит. Он просто пошел с Олей пообедать в ресторан «Под розой» (так окрестили ресторан молодые люди, которых забавляла невероятная фигура княгини Казерты).

В небольшой комнате стояло несколько столиков, отлично сервированных, сверкало серебро, хрустели салфетки. Час был ранний, и ресторан еще пустовал. Их приветствовал кельнер Генрих, служивший у Шиллеров еще на сахарном заводе. Он заслуживал полного доверия. Это был красивый и сильного сложения человек. Спыхала тоже знал его с давних пор. Генриху очень не хотелось быть кельнером, но приказ есть приказ. Разумеется, оба они сделали вид, что видят друг друга впервые.

Спыхала и Оля заказывали блюда, когда появилась Эльжбета. Она сочла своим долгом приветствовать знакомых — первых гостей в этот день. И ведь это были такие давние знакомые!

Так уж сложилось (в те времена люди надолго теряли из виду друг друга), что Эльжбета с самого начала войны не встречалась ни с Олей, ни со Спыхалой. У матери на Брацкой она никогда не бывала. Может быть, не хотела? Так или иначе, она видела их впервые в новой «ситуации». Это немного стесняло Эльжбету, и она не знала, как себя вести — вспоминать ли давние времена или делать вид, словно никогда ничего не было.

— Я посоветовала бы вам попробовать наши колдуны, — поздоровавшись, начала Эльжбета. — Они свежехонькие и просто великолепны. Наша кухарка специалистка по колдунам.

— Это, наверно, ваша мама ее научила? — сказала Оля. — Пани Шиллер отличная хозяйка.

Эльжбета подсела к их столику.

— Да, — ответила она, — но только сейчас — оказывается, для этого потребовалась война — я переняла у мамы часть ее талантов. И главное — полюбила все это не меньше, чем пение. Люблю готовить, составлять меню…

— Одним словом, вы оказались идеальной хозяйкой ресторана, — сказал Казимеж.

— Прирожденная «Локандиера» [16], — засмеялась Эльжбета.

Эти слова напомнили Оле об Эльжбете-певице.

— Вы поете, пани Эльжбета? — спросила она.

— Какое там! Забыла даже, что есть голос, — сказала Эльжбета с напускной скромностью.

— Но он был у вас такой замечательный! — Спыхала говорил с видом директора департамента.

Эльжбета усмехнулась.

— Почему ты говоришь мне «вы»? — обратилась она к Оле. — Ведь мы раньше были на «ты».

Оля не решилась напомнить, что это Эльжуня говорила ей «ты», она же, обращаясь к ней, называла ее «пани». Между ними была изрядная разница в годах.

— Прекрасно, — воскликнула она, — буду называть тебя по имени. Эдгару я говорила «ты».

Эльжбета засмеялась без всякого повода, посоветовала заказать еще какое-то блюдо и ушла.

— Боюсь, что мы ее обидели, — сказал Спыхала.

Оля сделала неопределенный жест.

— Еще бы, ведь ты сказал ей, что у нее был голос…

— Действительно, это у меня как-то само собой вырвалось, — признался Спыхала.

— Ты плохой дипломат, хотя это почти твоя специальность.

— Я никогда не был настоящим дипломатом, — сказал Спыхала. — Все мы дилетанты.

— Не боги горшки обжигают.

— Это верно, но те горшки были исключительно трудные.

— Однако как-то ведь их обжигали… Или сами собой?

— Сами и разбились, — усмехнулся Слыхала. — Это очень горькие шутки, Оля!

— Видишь ли, — вдруг заговорила Оля так, словно она давно готовилась к этому разговору, — видишь ли, в течение двадцати лет нам казалось, что все в порядке, что все очень прочно склеено. А потом оказалось, что это было заблуждением… Полный провал…