Януш был болен не то гриппом, не то еще чем-то. Лежал он не у себя — его комнату, по-видимому, заняли беженцы, — а в одной из комнатушек наверху. Оля пошла к нему одна.

Тем временем на столе появилось горячее молоко, яйца; чаю и сахара уже не было. Парни, голодные как волки, уплетали все подряд. Ядвига не спросила, почему у Анджея повязка на лице, только сказала:

— Ты что такой бледный? Ешь, ешь. А знаешь, — добавила она, — дядю застрелили здесь, в парке.

Анджей не знал, кто такой этот дядя Ядвиги, и потому промолчал.

Когда Оля ушла наверх, Анджей и Ромек отправились в сад. Здесь, под высоким дубом, они наткнулись на свежую могилу, над которой был водружен необтесанный крест.

— Кого же это здесь вздумали похоронить? — воскликнул Ромек.

— А кто его знает! — раздраженно ответил Анджей. Он чувствовал, что щека распухла и горит.

Возле могилы им встретился молодой парень. Ни Анджей, ни тем более Ромек, который прежде никогда не бывал в Коморове, не знали его.

Ромек спросил:

— Кто здесь похоронен?

Парень — черный, как цыган, с лиловатым оттенком кожи — посмотрел на него и недоверчиво процедил:

— А вы откуда взялись?

Ромек рассердился:

— Не видите, что ли? Из помещичьего дома.

— Подумаешь, тоже поместье, — презрительно сказал парень.

— Конечно, не дворец. А как же еще его назвать?

— Сказал бы попросту — из дома, — сказал парень и стал обравнивать лопатой могильный холмик.

— Это немцы его убили? — Ромек, не смущаясь, продолжал допрос.

Тут вмешался Анджей.

— Ядвига сказала, что немцы убили ее дядю. Это он здесь похоронен? Я не знал его.

— Да, это товарищ Ян Вевюрский, — ответил парень, не переставая ровнять холмик могилы.

О Яне Вевюрском Анджей слышал.

— Как это случилось? — спросил он.

Черноволосый парень перестал работать и взглянул в лицо Анджею.

— Мы вместе с ним бежали из заключения, — сказал он, доставая из кармана папиросу. Ромек дал ему прикурить.

— Вы убежали из тюрьмы? Из какой? — спросил Анджей.

— Да из Вронек.

— И что же? Что потом? — допытывался Ромек.

— А ничего. Товарищ Вевюрский собрал здесь, на дороге, отступающих солдат. Хотели пробиться в Варшаву, Варшава защищалась.

— Ну, об этом мы все-таки слышали.

— Да, но вы приехали из Сохачева.

— Откуда ты знаешь? — рассердился Ронек.

— Есть у меня мозги в голове, — ответил черноволосый.

— Ну и что же дальше?

— Ну, ничего у нас не вышло. Товарища Яна убили. А я вот остался здесь, отсиделся в лесу. Красивые здесь леса, — добавил он как бы между прочим, — но чертовски холодные стали ночи. Вот я и вернулся сюда. Панна Ядя ведь воспитанница и племянница товарища Янека — дочь его сестры.

Анджей вспомнил.

— Да, да, когда-то Януш говорил мне… Или это мама рассказывала? Они ее воспитывали в Париже.

— Ага, в Париже, — подтвердил парень.

— А вас как звать? — спросил Ромек.

Парень по-прежнему с недоверием взглянул на Ромек а.

— Звать меня Лилек, — медленно произнес он. — А больше вам знать не надо.

Анджею хотелось сломить его недоверие.

— Конечно, не надо, — сказал он и протянул руку черноволосому парню. — А меня зовут Анджей Голомбек.

Взгляд Лилека загорелся интересом.

— Это у вашего отца была кондитерская, в которой работала панна Ядя?

— Не только была, но и есть, — поправил его Анджей.

— А разве это известно?.. — Лилек запнулся. — Похоже, что вся Варшава уничтожена. Ведь немцы вошли в нее со стороны Праги. Рассказывают такие вещи, что просто верить не хочется.

— Надо поехать и самим убедиться, — сказал Анджей.

— Да, конечно, — согласился Лилек, однако без особого энтузиазма.

— Вот что я вам скажу, — начал Анджей. — Мы оставим здесь маму и Спыхалу — он слишком заметен, — и втроем поедем на разведку в Варшаву.

— Поедем… но как? — спросил Лилек. — Поезда ведь не ходят.

— А лошади на что! — воскликнул Ромек. Он по-прежнему во всем этом видел лишь приключение.

— Ладно, — согласился Лилек, — поедем. У меня в Варшаве есть знакомые.

— Ну а у меня там дом, — сказал Анджей. — Но лучше будет, пожалуй, если мы доберемся до Воли, оставим где-нибудь лошадей и — пешком в Варшаву.

— Ладно, — повторил Лилек, — на Воле у меня есть один такой адресок, если только он уцелел… Мы могли бы оставить там лошадей. — И добавил: — Идемте к пану Фибиху, скажем, чтобы дал нам фуража на дорогу.

Ромек немного охладил этот пыл:

— Не поедем же мы сейчас, сию минуту.

— Не сейчас, конечно, но ехать надо как можно скорее, — сказал Анджей. — Чем скорее, тем лучше, пока немцы еще не освоились.

— Ходят слухи, что Гитлер собирается в Варшаву, — сказал Лилек.

— Значит, тем более надо спешить. Анджей заторопился к дому.

— Пойду скажу маме, как она к этому отнесется.

А Оля тем временем сидела у Януша.

Януш был не столько болен, сколько угнетен катастрофой, хоть он ее и предвидел. И не было у него сил ни встать, ни заняться каким-нибудь делом.

Оля возмущалась.

— Но, Януш, нельзя все время вот так лежать и думать. Ведь в этом нет никакого смысла, ты только растравляешь рану.

— Какой все-таки ужас! — сказал Януш. Это относилось к исчезновению пана Франтишека. Он никак не мог понять, что ничем здесь уже нельзя помочь. — А что же мальчики?..

— Мальчиков с нами не было, — ответила Оля. — С Антеком я виделась по пути сюда, у бабки, а Анджей здесь, со мной…

— Но как же Франек? Как это могло произойти? И ты так спокойна, дорогая Оля?

— Это только кажется. Но что я могу? Неужели ты не понимаешь, сейчас ничего нельзя сделать. Не работает ни почта, ни печать. Одним словом, война. Это ты понимаешь?

Ей стало неловко за свое раздражение.

— Ты ведь ничего не видел. Сидишь себе здесь, как у Христа за пазухой, и не знаешь, что творится на дорогах. Страшные вещи… Ну, тебе ведь уже рассказывали люди.

Януш рассмеялся.

— Как у Христа за пазухой! Знаешь, кто умер здесь, у меня в комнате? Янек Вевюрский.

— Янек Вевюрский? — спросила Оля. — Но ведь он сидел в тюрьме?

— Сидел! Какое сейчас может быть сидение? Он сражался с немцами на Сохачевском шоссе. Ну и нашел там свой конец. Принесли его сюда. Подумай, какое совпадение: принесли умирать именно сюда, где живет его воспитанница.

— Ах, в самом деле, — сказала Оля равнодушным тоном (она напускала на себя это равнодушие всякий раз, когда речь заходила о Ядвиге). — Ведь эта твоя «Жермена» — его воспитанница.

— И близкая родственница его жены.

— Да, да, я знаю.

Казалось, Олю больше волновало присутствие Ядвиги в доме Януша, чем смерть Яна Вевюрского.

— Это удивительно, — сказала она, — как легко человек свыкается со смертью.

Януш взглянул на нее с изумлением.

— Свыкается со смертью? Что такое ты говоришь, Оля? Ведь это действительно ужасно — эти смерти, которые обступают нас со всех сторон и становятся таким же обычным явлением, как хлеб с маслом. Пойми, мы, живые, обязаны помнить всех этих умерших. Я, например, обязан помнить все, что говорил мне Янек… Мы с ним часто беседовали, и он говорил мне такие вещи, которые необходимо помнить. Да и не только он…

— Дорогой Януш, — сказала Оля, — если мы будем этим заниматься, у нас в голове не останется места для собственных мыслей.

— А у тебя сейчас есть какие-то собственные мысли? — приподнявшись на кровати, спросил Януш. — Удивительно. У меня нет ни одной мысли, я так ошеломлен всем, что просто не в состоянии думать. И в особенности о нашем далеком прошлом. Ведь мы всегда считали, что этой войны не будет. И оказалось, что все наши довоенные представления ровно ничего не стоят. Все надо передумать заново.

Оля запротестовала:

— Мне вовсе так не кажется. У нас должны быть собственные мысли, и главное — обыденные. Ведь невозможно существовать в таком постоянном напряжении всех чувств. Война и так причиняет много страданий, а мы еще терзаем себя бесконечными размышлениями. Думать надо о каждом дне: о том, что будет на обед, как устроить, чтобы у каждого была какая-то своя жизнь, как справиться со всеми нашими самыми повседневными заботами.