—  

Ну, князь, истинно говорят: один дурак может задать столько вопросов, что не ответят сто мудрецов. Потому что именно там, а не в другом месте нам к самолету подадут удобный восьмиместный газик. И именно там, буквально за городом есть места, где граница проходит не далее, чем в трехстах метрах от дороги. И если с ходу рвануть на газике да приготовить оружие... Словом, в случае чего, будем пробиваться. Ясно?

Орбелиани хмуро молчал. Гнедых презрительно смор­щился:

— 

Э-э, князь, да вы, я вижу, просто струхнули. Правильно о вас писал Михаил Юрьевич: «Бежали робкие грузины». Ну-ка, довольно трясогузиться!

Он открыл его чемоданчик, стоящий на столе, вытащил какой-то белый платочек в целлофане. Зажав его в руке, подошел к Оле.

—  

Итак, сударыня, как я понял — вы теперь не поедете с нами?

Он вдруг обхватил голову девушки и с силой прижал ей ко рту платок. Оля попыталась было оттолкнуть его, вырваться, но тут же силы оставили ее, и она, теряя сознание, опустилась на пол.

—  

Прекрасно! — восхитился Гнедых. — Видишь, за­одно поставлен эксперимент. Надеюсь, мы вообще обойдемся без кровопролития.

—  

Поехали уж, что ли, — мрачно перебил его Орбели­ани. — Время теряем...

— У нас его вполне достаточно! — возразил Гнедых.

Он поднял платок, которым усыпил Олю, и прижал его ко рту Геннадия.

...Резко взвизгнув тормозами, милицейский «газик» остановился у подъезда. Через минуту подполковник Хлебников уже давил кнопку звонка квартиры номер 7. Из-за двери — ни звука.

—  

Что у него, звонок не работает? — проворчал подполковник.

—  

Там же какое-то устройство хитрое, — напомнил Саша Антонов. — Свет зажигается...

Он ударил ногой в дверь.

Развязка

Из квартиры № 7 дома № 24 по улице Гоголя подсудимый Орбелиани обзвонил по телефону своих сообщников и подал сигнал сбора.

Из обвинительного заключения

У

входа на летное поле всегда толпятся нетерпеливые пассажиры. Чего они опасаются, бог весть — автопоезд не придет ни раньше, ни позже времени, место в самолете занимать не надо. Сиди в аэровокзале и спокойно жди объявления о посадке. И все-таки не ждут, бегают, хлопочут, просительно заглядывают в глаза контролерам: скоро ли? А который самолет наш? А самим идти к нему нельзя?

Костя Строкатов стоял в беспечной позе скучающего курортника, прислонившись спиной к металлической загородке. Взгляд его, ожидающий и тревожный, перебе­гал с молчаливых парней из съемочной группы, рассев­шихся кружком над своими кофертами, «Яузами», штативами по другую сторону прохода, то на бессмыслен­но-мечтательное лицо музыканта Дмитрова, сидящего на чемодане и выстукивающего пальцами по футляру баяна что-то ритмичное, то на дверь аэровокзала.

Наконец оттуда вышел, на ходу складывая какие-то бумажки, Бутурлин — как всегда, хмурый и деловитый. Он не спеша подошел к Косте и, словно не замечая на лице его тревожного ожидания, уложил бумажки в нагрудный карман кителя, застегнул пуговку.

Костя не выдержал паузы, хрипло спросил:

—  

Ажур?

—  

Пш-ш, — презрительно прошипел Бутурлин. — Ве­ликое дело... Все здесь... — Он похлопал по карману: — Билеты, посадочные, багажные квитанции.

— 

Молоток! — восхитился Костя, показывая глазами и парням из киногруппы и музыканту Дмитрову, что все в порядке.

Такси 27—17 мчалось по тем же самым местам, по которым совсем недавно летел Чубаров в автобусе- экспрессе, угнанном из-под носа незадачливого шофера. Вот остался позади и мост через ручей, который жители поселка без стеснения называют рекой, вот и сам поселок покорно расступился перед ходкой машиной. Гнедых, сидящий рядом с водителем, с удовольствием смотрел, как стремительно сматывается под колеса серая лента дороги.

— 

Давай, Сенечка, пыли! — поощрительно бросил он шоферу, молодому упитанному парню. — Не опоздаем к рейсу — червонец твой.

Ах как нравилось Сенечке работать с киношниками. И средняя идет — дай бог, не надо мыкаться по городу в поисках пассажира, и навидался он при них уйму интересного. И вот возьми их — и так он обязан отвезти их в аэропорт, а они еще красненькую сулят. Все бы такие были!

Старался Сенечка, честно отрабатывал обещанную ему десятку, машина неслась по шоссе, как торпеда, далеко протянулся от нее хвост пыли, поднятый с немытого с зимы асфальта. Вот и стрелка с указателем «Аэропорт», последний поворот, подъем — и прямиком к аэродрому.

—  

Не должны опоздать, Аркадий Семенович! — радостно отозвался Сенечка. — Времени — вагон!

И, лихо крутнув баранку, выворачивая на подъем, со страхом выругался:

—  

Эх... черт побери... влипли!

На обочине дороги, скрытый со стороны шоссе поворотом, стоял мотоцикл с двумя работниками ГАИ. Властно взметнулся жезл, приказывающий остановиться.

Тревожно переглянулись Гнедых и Орбелиани. Но, кажется, дело касалось лишь превышения скорости. Милиционеры, не сходя с мотоцикла, сидели и ждали водителя. Тогда проворней шофера метнулся к ним Аркадий Семенович.

— Извини, старшина, — дружелюбно говорил он, доставая из кармана членский билет Союза кинематогра­фистов. — К рейсу опаздываем. Я кинорежиссер Гнедых, вот мои документы. — Увидев, что старшина безразлично отмахнулся от них, сразу внутренне расцвел, заговорил веселее. — Горим, понимаешь, во...

Он чиркнул себя пальцем по горлу.

—  

Какой рейс? — строго спросил старшина.

—  

Тринадцать — четырнадцать, Ашхабад.

— 

Ладно, езжайте! На обратном пути подъедете! — приказал он водителю, неловко топтавшемуся в сто­ронке: — И держите все же разумную скорость, вы вполне успеваете!

— 

Слушаемся, товарищ старшина! — весело крикнул из окна Гнедых. — Вот это правильно, по-хозяйски. Обязательно сниму о вас очерк! Привет! Видишь, князь, опасности надо всегда идти навстречу. А ты не горюй! — Это уже водителю. — Добавляю еще пятерик.

—  

Ох и народ эти киношники, — с восхищением сказал сидящий в люльке молодой милиционер. — Прямо вечные двигатели, всегда в запарке. Интересно, где учатся на киношников, а, товарищ старшина? Один ВГИК, что ли? Я хотел после школы, только не осмелился. А в радио­технический по конкурсу не прошел, одного балла не хватило.

— 

Ты давай связь держи, киношник! — напомнил старшина. — Не прохлопай чего-нибудь.

Милиционер обиженно дернул подбородком.

—  

Так уж и прохлопаю! Полный штиль в эфире. Без происшествий.

В квартире Орбелиани царила суета, которая всегда возникает там, где что-то случается. Хлопотали милицио­неры, уже приступившие к предварительному осмотру квартиры. Только что два санитара вынесли на носилках Олю, все еще не пришедшую в сознание. Геннадий лежал на тахте, беспомощно откинув голову. Лицо его было белым как бумага. Около него, опустившись на колени, колдовал эксперт, торопясь закончить осмотр, пока снизу не поднялись за Геннадием санитары.

—  

Ну, тут гадать не приходится, — сказал он. — В обоих случаях — хлороформ. Очень сильная доза. Ну, и удар, это само собой...

В уголке смирно сидели понятые — женщина в круг­лых роговых очках и тщедушный мужчина с лысиной, — с любопытством и опаской поглядывая на всю эту процедуру. Им еще было не совсем ясно, для чего их пригласили, и от этого было немного не по себе.

Хлебников сидел и что-то писал. Саша, стоящий около приятеля, тихо сказал:

—  

Эх, Геныч, Геныч... Что бы тебе сказать — пошли бы вдвоем.

Не прекращая писать и не поднимая головы, подпол­ковник заметил: