Эмма же — совершенно другая судьба, что с ней делать? Ничего, конечно. В семидесятые годы нашего столетия ничего не «сделаешь» с дочерью такого возраста. Этот Грэм Петтифер — между ними явно ничего нет, и жизнь в захолустье вряд ли обещает появление кого-то, достойного внимания. Адам Принс с его «самой вкусной камбалой по-нантски»? Какой он кандидат в женихи? Смех один. И бедного овдовевшего Тома тоже едва ли можно считать подходящим женихом… Беатрис потянуло в сон, возможно, одна мысль о Томе навевала дремоту. «Неудачник» — вот слово, которое пришло ей на ум, когда она вспомнила о Томе, не способен даже разыскать в лесу остатков этого дурацкого средневекового поселения. И в своей церковной деятельности он тоже не отличается особой энергией. Беатрис вспомнились разного рода упущения (по-видимому, мисс Ли в это время в поселке не было): первое воскресенье после крещения, а рождественские украшения еще не сняты; в прощеное воскресенье на алтаре нарциссы — явная ошибка, которой Том даже не заметил. Конечно, следует помнить, что он потерял жену и на шее у него висит эта несчастная Дафна. Бедный Том и бедная Дафна, да, бедная Дафна… Беатрис уснула.

Том куда более славный, нежели Адам Принс, думала Эмма уже в постели, перебирая в памяти события ужина, перед тем как уснуть. И человек он хороший. Читая проповедь о царствии небесном, не забывал упомянуть и о помощи соседу, причем, не сомневалась она, говорил об этом от души. Но если рассуждать о делах практических, способен ли Том, например, помочь ей, попроси она, помыть наверху окна, что и вправду пора сделать?

Изобел заснула быстро, и снилось ей, что они с Адамом Принсом гуляют по лесу из колокольчиков — крайне странная ситуация! Она проснулась среди ночи, и ей вспомнилось стихотворение Шелли:

Все эти цветы — фиалки, астры, ландыши, розы и другие, названия которых она не могла припомнить (лисьего помета среди них не было), и букет из этих цветов, и последняя строка, которую она очень любила цитировать в юности:

Подобно Беатрис, она тоже принялась вспоминать колледж и человека, который ничуть не был похож на Адама Принса.

В тот год лето стояло сухое. Грязь на проселках превратилась в твердые борозды, а поля выгорели и стали белесыми, как в Италии или Греции.

Мартин Шрабсоул одобрительно закивал, узнав, что его теща отправляется на прогулку в лес с мисс Ли и мисс Гранди. Двигаться необходимо. Он и не подозревал, что главная цель их прогулки состояла в том, чтобы посмотреть на сэра Майлса и его гостей. И им повезло — если можно назвать это везеньем, — они были вознаграждены лицезрением стоящего на террасе сэра Майлса в окружении нескольких дам в летних платьях. Укрывшись за кустами, они в течение десяти минут наблюдали, как из дома выходили гости с бокалами в руках (наступало время ленча) и направлялись к белым столам в саду, на которых уже была расставлена еда. Сквозь деревья доносился смех.

— В прежние времена, — заметила мисс Ли, — ели и пили только в доме, хотя иногда и устраивали пикники. Мисс Верикер умела их устраивать.

— Мисс Верикер?.. — Магдален Рейвен забыла, кто такая мисс Верикер.

— Гувернантка девочек, — подсказала мисс Гранди. Разве можно забыть про мисс Верикер, когда Оливия то и дело талдычит о ней?

— Ах да, вспомнила. Она больше не живет в этом домике?

Они вышли из чащи и проходили мимо сторожки, которая под сенью деревьев в такой жаркий день выглядела очень привлекательно.

— Нет. После нее здесь жил один из домоправителей, но теперь они предпочитают жить на территории усадьбы.

— Здесь мог бы быть такой романтический уголок для молодой пары, не правда ли? — заметила мисс Гранди. — Сэр Майлс, наверное, ничуть бы не возражал.

— О да, жить тут, конечно, можно, — согласилась мисс Ли. — Вероятно, мисс Верикер предпочла бы жить здесь, а не в Уэст-Кенсингтоне, но остаться ей не предлагали.

— Моя дочь считает, что эту сторожку следует предоставить какой-нибудь бездомной семье, — сказала Магдален, — хотя вряд ли удобно жить так далеко от поселка. Помните, как во время войны эвакуированные ненавидели деревню?

— Люди боятся стихийных сил природы, — заметила мисс Гранди.

Ее спутницы не нашли чем отозваться на это замечание, и беседа переключилась на более приятные темы. Пора было возвращаться — можно поесть салат в саду по примеру сэра Майлса и его гостей. В Греции наверняка жарко, и Дафна, несомненно, ест в таверне, — так это там называется? Что же касается Тома, то они утром видели, как он бродил по кладбищу — как только Дафна уезжает, жизнь в приходе разлаживается.

Вокруг могильных плит трава засохла, да и вообще ее давно следовало скосить, подумал Том. Об этом говорилось на прошлом заседании приходского совета. И разве нельзя хоть как-то ограничить чрезмерную украшательскую деятельность родственников? Неужели нельзя развить их чудовищный вкус? На том же заседании Кристабел Геллибранд заявила, что чересчур вычурные бордюры, засыпанные осколками зеленого мрамора могилы и витиеватые надписи золотом опошляют общий вид кладбища. На некоторых могилах установили даже вазы с искусственными цветами — ну не позор ли это для сельской местности? Разве не существует определенных правил, выполнения которых приходский священник вправе требовать? Здесь присутствующие многозначительно посмотрели на Тома, но он лишь улыбнулся, словно признавая, что да, такие правила существуют, но кто он такой, чтобы строго и бездушно требовать их выполнения от человека, горюющего об утрате близкого ему существа? В конце концов, не все одарены чувством прекрасного (как Кристабел Геллибранд). Нелегко ответить на эти неприятные обвинения, как нелегко считаться и с теми, кто засыпает могилы осколками зеленого мрамора, а то и водружает отвратительную абстрактную скульптуру, как в одном случае, который имел место еще в пятидесятые годы, то есть до назначения Тома в приход.

В дальнем углу под тисовыми деревьями стояли над мучительно неразборчивыми надписями и сердито смотрели на него херувимы работы семнадцатого века. Сахарная нежность их личиков с годами стерлась. Возможно, и они в ту пору, когда их только воздвигли, считались признаком дурного вкуса? Уже поздно менять что-либо на кладбище, запирать его на замок и все такое прочее — ничего не переделать. Только старые могилы и мавзолей с его строгим обелиском из гранита способны порадовать глаз тех, кто умеет замечать подобные вещи.

Внутри мавзолей Тому не нравился, тем не менее в такой жаркий летний день было нечто привлекательное в мысли о прохладном мраморе, а потому он откинул бархатный занавес и вошел.

— А, ректор…

Том никак не ожидал встретить кого-нибудь в мавзолее и был поражен, увидев доктора Геллибранда. Иногда Том задумывался над тем, почему у доктора тоже есть ключ от мавзолея, обитатели которого уже явно не нуждались в его помощи.

Они оба были несколько смущены этой встречей и после слов доктора: «А, ректор…» и ответа Тома: «Добрый день, доктор Геллибранд» стояли и, улыбаясь, смотрели друг на друга. Рука Тома покоилась, словно благословляя, на прохладной мраморной голове, а доктор, казалось, ощупывал мраморную руку, словно отыскивая место перелома.

«Что вы здесь делаете?» — хотелось спросить Тому. В некотором смысле у них обоих было право находиться здесь, хотя после смерти ни тот, ни другой не могли претендовать на пребывание в мавзолее. Однако первым вопрос задал доктор Геллибранд, неожиданно нанеся противнику удар его же оружием.