Эмма вытащила листок из машинки и отложила его в сторону. Вряд ли можно считать подобные заметки о жителях поселка «работой». Требуются дальнейшие исследования в самых разных направлениях, и кто знает, что из этого получится?

Каждое утро теперь, когда лето было уже не за горами, Дафна просыпалась с мыслью о том, как в один прекрасный день она распрощается с поселком. Она, сестра ректора, бросит все и отправится либо на какой-нибудь из греческих островов, либо в Дельфы, а то и просто на один из маяков на побережье. Чепуха, конечно, особенно эта мысль — жить на маяке, но в такой летний день в Англии, когда весна уже позади, а солнце скрылось за серыми облаками, только мечты и помогают ей выполнять все ее хозяйственные обязанности.

Сегодня она была занята приемом вещей для благотворительного базара, который состоится в очередную субботу. Была объявлена просьба оставлять узлы в одной из пристроек, но некоторые люди предпочитали зайти в дом, словно вместо того чтобы, естественно, испытывать чувство стыда за свои убогие пожертвования, они гордились ими и хотели, чтобы о них было известно всем и каждому.

Тэмсин Бэрраклоу, явившись первой, притащила несколько помятых папок, дюжину книг в бумажных обложках и два поношенных платья. Она сложила все это на крыльце и тут же скрылась, будто умилостивила языческое божество. Дафна успела лишь заметить, как она мчалась по дорожке, подметая гравий длинной ситцевой юбкой, ее мелко завитые волосы были влажными от дождя.

Следующим оказался Адам Принс. Обычно вещи приносили женщины, если только среди вещей не было особенно тяжелых предметов или того, что следовало подвезти на машине, но Принса не причисляли к обычным мужчинам, которые ходят на работу, занимаясь «достойным» делом. В это утро он принес уже ставший ему ненужным костюм такого хорошего качества, что считал необходимым привлечь к нему внимание, например вывесив его на всеобщее обозрение, как вывешивают самые лучшие товары, а потому пожелал удостовериться в реакции сестры ректора. В принесенном им же узле из старых гардин и потерявшей цвет плюшевой скатерти были еще и джинсы, чересчур узкие и явно молодежные, — «неудачная покупка», сказал бы журналист, пишущий о людской психологии, — но к этому узлу он не хотел привлекать внимания и постарался засунуть его под другой, пока Дафна не видит.

— Как это любезно с вашей стороны, — восхищалась она костюмом. — У нас обычно так мало мужских вещей.

Адам улыбнулся, услышав, как она назвала его костюм «вещью». Возможно, это результат того, что на благотворительных базарах принято, говоря о костюмах, пальто и платьях, именовать их «носильные вещи».

— А вот и супруга доктора, — возвестил Адам уже на пороге. — Она, видать, не поскупилась.

Эвис Шрабсоул везла сумку на колесиках, битком набитую детскими и кое-какими собственными вещами, а сверху прикрытую твидовым пиджаком мужа. Считалось, что вещи, принадлежавшие врачам, обладают определенными чудодейственными свойствами — одно прикосновение к ним способно излечить от болезни, — поэтому Дафна была особенно благодарна Эвис. Но для нее не было секретом и то, что супруга доктора явилась с намерением лишний раз взглянуть на ректорский дом, намекнуть, что он слишком велик для ректора и его сестры, и ухитриться каким-нибудь образом подняться наверх и проникнуть в спальни, чего до сих пор ей сделать не удавалось.

— Вы не возражаете, если я зайду в туалет? — ничуть не смущаясь, спросила Эвис, уже приготовившись подняться по лестнице.

— У нас есть туалет слева от входной двери, — решительно загораживая ей дорогу, сказала Дафна. — Наверх подниматься не нужно.

Но тут в доме появилась миссис Дайер, и Эвис мгновенно испарилась. Миссис Дайер следовало тут же с утра приступить к работе, однако она добрых двадцать минут рассматривала и с пренебрежением отбрасывала принесенные вещи, стараясь отгадать, кто что принес. Джинсы Адама Принса вызвали у нее приступ пронзительного смеха, а все детские вещи были раскритикованы за неумение их выстирать: шерсть села, или сбилась в комок, или полиняла, по всей вероятности, пользовались не тем стиральным порошком, которым нужно, не обращают внимания на то, что говорится в рекламе по телевизору. Дафна все это уже не раз слышала и поэтому никак не отзывалась, предоставив миссис Дайер возможность выговориться до конца. Затем Дафна перетащила несколько коробок с вещами в гостиную, величественную, но скудно обставленную комнату, где вряд ли стоило заниматься разборкой всего этого хлама, однако в доме ректора благотворительность ценилась превыше всего. Среди вещей могла оказаться хорошая твидовая юбка, пожертвованная миссис Геллибранд, и Дафна, не испытывая ни малейшего стыда, за тридцать пенсов с удовольствием носила бы ее осенью. Миссис Геллибранд и в голову бы не пришло, что сестра ректора в один прекрасный день появится в отвергнутой ею юбке — так по-разному они смотрелись. Кристабел Геллибранд порой могла заметить, что на Дафне одета юбка лучшего качества, чем обычно, могла даже припомнить, что и у нее была когда-то такая же твидовая юбка, но дальнейшими воспоминаниями она себя не утруждала.

Вещи из первой коробки ее разочаровали: мини, куртель, акрил и другие искусственные ткани, ничего солидного, достаточной длины или из чистой шерсти и хлопка. Дафна открыла вторую коробку: чашки со щербинками, самых разных рисунков, блюдца, подходящие разве что для кормежки кошек, пластмассовые серьги, нитка жемчуга, такого старого, что перламутр уже слез, потрепанный роман в бумажной обложке, на которой были изображены лежащие в постели мужчина и женщина с обнаженными плечами, пучок вязальных спиц, пластмассовая масленка, треснувшая с одной стороны, старый молитвенник без обложки и без нескольких страниц, ржавая терка для мускатных орехов, неисправные ручные часы, какое-то фарфоровое животное неопределенного пола и без уха, такая же фигурка из стекла, но на сей раз без ноги, треснувшее ручное зеркальце, маленький транзистор, рамка с выцветшей фотографией, изображающей кого-то на морском пляже, брошь без булавки, художественно воспроизводящая слово «мама», пустой флакон из-под лака для волос, баночка с засохшим кремом для лица, красный ошейник не то для собаки, не то для кошки, вилка с загнутыми зубцами и старая мыльница… Ничего интересного, такие вещи, кроме ребенка, у которого окажется несколько пенсов и которому что-то из этого приглянется, никто не купит. Но тут внимание Дафны привлекла лежавшая на самом дне картинка в паспарту. Это была цветная гравюра с изображением скотчтерьера, просительно смотрящего на своего невидимого хозяина и с надписью: «Собака — слуга человека».

Взяв картинку в руки, Дафна встала и подошла к окну. Она вернулась на сорок лет назад, в дни своего первого причастия, когда ее подружка Хетер подарила ей точно такую же картинку. Для обеих пятнадцатилетних девочек, которые обожали животных, такой подарок казался вполне к случаю, а у их классной наставницы хватило такта не сделать им замечания. Почему у меня сейчас нет собаки? — подумала Дафна, грустно глядя на полосу дождя за окном. Том не стал бы возражать против собаки, он бы даже не заметил ее появления, а на природе собаке раздолье. Она возьмет собаку — почему бы и нет? Будет водить ее на прогулку — почему эта мысль не приходила ей до сих пор? Когда умерла жена Тома, она кинулась ему на помощь, позабыв о себе. Все эти годы без собаки! «Собака — слуга человека», — тихо пробормотала она, собака — это не кошка с ее холодным, оценивающим, наглым взглядом. «Страстная любительница животных» — так могла сказать про себя Дафна, если бы кто-нибудь ее спросил, что она думает о себе, и так она действительно теперь думала. Во всяком случае животные лучше людей. Но если она возьмет собаку и, чему не миновать, привяжется к ней, что будет, когда она поедет в Грецию? Разрешат ли ей взять собаку с собой? Какие теперь карантинные правила? Не вызовет ли это осложнений? Лучше, пожалуй, не спешить и посмотреть, как будут развиваться события…