Грустно Предславе. Похудела и подурнела она. Предслава жалеет, что не покинула Киев вместе с Ярославом. Звал он её. Но разве думала княжна, что коварство Святополка падёт и на неё…

Локоть Болеслава упирается Предславе в бок. Она пробует отодвинуться, но с другой стороны ненавистный Святополк. Он то и дело покрикивает на отроков, рушником вытирает вспотевший лоб. Отроки волокут из глубоких подвалов липовые, замшелые от долгого хранения бочки, мечут на столы яства. Болеслав громко смеётся, и его большой живот колышется, толкает стол. Стол качается, и вино из кубков плещется на белую льняную скатерть.

Шляхта гомонит, выкрикивает здравицы в честь короля, ест и пьёт без меры. Под столами собаки грызут кости, ворчат.

Поодаль от Святополка уселись бояре: Путша с Горясером да Тальц с Еловитом. Меж ними воевода Блуд бородой в стол уткнулся, зевает. Скучно воеводе, не понимает, о чём ляхи говорят. Хмель ударил в голову Блуду, вскочил, стукнул кулаком о стол:

- Эй, шляхетское рыцарство, и вы, бояре, выпьем за князя Святополка!

Бояре поднялись, а Блуд через стол ухватил шляхтича за грудь, заорал:

- А ты почто не поднимаешь, князя не чтишь?

И полез в драку. Воеводу и шляхтича разняли. Блуда из-за стола вывели, уложили в гриднице на лавку. Болеслав Святополку недовольство высказал:

- Старость воеводе разум затмила…

Расходились со свадьбы за полночь. Луна в тучах и темень. Давно спит Киев, лишь псы в подворотнях надрываются да караульные в боярских дворах голоса подают. Тальц с Еловитом покачиваются в обнимку, руками за заборы цепляются. Боярам нет печали, и совесть не терзает их, что вместе со Святополком привели на Русь ляхов, а те города Червень и Перемышль забрали. У Тальца с Еловитом в тех краях нет земель, у них деревни под Киевом.

Тальц с Еловитом хоть и хмельные, а дорогой со свадьбы речь вели о том, сколько кому земли Святополк даст да какие деревни им достанутся, и не заметили, как из-за угла шагнул кто-то, поднял топор и опустил на головы сначала Тальцу, потом Еловиту, проговорив:

- Изменщики, псы смердящие…

Зажился Ивашка в Киеве. В чужом городе день за год кажется. Сам себя корит, зачем ряду с Вышатой держал! Ему бы в Новгороде остаться, ан нет, уломал купец, с собой в Киев позвал. По ряде с Вышатой Ивашка обязан, в Киеве перезимовав, по теплу отправиться с гостевым караваном в Корсунь и Тмуторокань. Соблазнил купец кормчего рассказами о тех городах…

К германскому императору сплавали они попусту. Ярослава повстречали уже на Днепре, когда тот плыл в Новгород. Сошлись ладья с ладьёй на реке, гридни крючьями за борта сцепились, ждали, пока Вышата на княжескую ладью перейдёт, письмо Ярославу отдаст. Ивашка слышал, как, прочитав ответ германского императора, князь сказал: «Иного не ждал…»

Замедлив на площади шаг, кормчий в который раз посмотрел на четвёрку медных коней, вздыбившихся на каменном постаменте, сделанном в виде ворот. Этих коней, как и статуи, стоящие на мраморных колоннах, вывез князь Владимир, когда взял Корсунь. Взгляд Ивашки скользнул по каменному златоверхому княжескому терему и архиерейским палатам.

Ивашка сравнил Киев с Новгородом. У них много общего, но то, чем красны города на Руси, того не увидишь у иноземцев. В этом Ивашка убедился воочию.

На Руси хоромы и избы по дереву резьбой разукрашены. Тут тебе и тонкое кружевьё, и рушники, и подвески, и серьги замысловатые, и райские птицы, и иное диковинное зверье, балясины и крылечки, башенки и крытые переходы, всем веселит сердце русский город…

Но с приходом ляхов тревожно стало в Киеве. Шляхта по избам и клетям воровство чинит, торговых гостей грабит, баб и девок насильничает, в ближних сёлах и деревнях житницы выгребли.

Киевский люд на иноземцев злобствует, князя Святополка и его бояр поносит. Ночами шляхтичей убивали, в Вышгороде усадьбу боярина Путши сожгли; на торгу днём семерых рыцарей топорами зарубили…

Миновав площадь, Ивашка Подолом спустился к переправе:

Любил он приходить сюда к старому перевозчику Чудину, смотреть на широкую, спокойную реку и слушать рассказы старика.

Ивашка издали увидел Чудина. Перевозчик сидел на выброшенной водой коряге, и ветер теребил его белые, что пух, волосы. Редкая, такая же белая борода лопатой лежала на груди. Заметив кормчего, Чудин кивнул, сказал обрадованно:

- Садись, пока народ не повалил, обедать будем. А то скоро с торга ворочаться начнут, тогда не до еды.

И принялся развязывать котомку. Тут с пригорка, придерживая лошадей, начали спускаться одна за другой телеги. Следом толпой шагали к перевозу смерды. Чудин встал, сказал с досадой:

- Вот и поели.

За спиной Ивашки заскрипели на песке шаги. Кормчий оглянулся и увидел двух шляхтичей в броне, шлемах. Они остановились. Один дюжий, усатый, проговорил что-то по-своему и сгрёб с земли дедову котомку. Ивашка опомниться не успел, как Чудин схватил валявшееся весло, ударил шляхтича по шлему. Глухо отозвалось железо, хрястнуло и переломилось весло. Шляхтич, покачиваясь, осел на песок. Второй рыцарь отскочил в сторону, закричал и, обнажив меч, кинулся на старика.

Изогнувшись, Ивашка прыгнул на шляхтича, но тот увернулся.

Блеснула сталь меча, и Ивашка почувствовал, как острая жгучая боль перехватила дыхание. Последнее, что увидел он, были смерды. С деревянными вилами-двузубцами они бежали к ним на помощь…

Трупы врагов смерды столкнули в воду, а старого Чудина и кормчего Ивашку похоронили тут же, на перевозе.

Холодный северный ветер бил в лицо, шелестел засохшей листвой, голил деревья. Ветер протяжно и тонко свистел под стрехой, гонял облака по унылому серому небу.

Низко надвинув бархатную, отороченную соболем шапку, Болеслав кутается в чёрный, подбитый мехом плащ, ждёт, пока выведут коня. В стороне рыцари, королевская стража, уже гарцевали верхом, негромко переговаривались. У колодца гридни умывались гурьбой, лили друг другу на оголённые спины студёную воду из бадьи, пофыркивали.

Болеслав хмурится. Вчера воевода Казимир рассказывал, что какой-то русский лучник пустил в него стрелу. Она пролетела в одном локте от воеводы. Болеслав подумал: «Надо велеть Казимиру, чтоб готовил воинство в дорогу. Надобно домой ворочаться».

Из хором вышел Святополк в короткой шубе и мягких тёплых сапогах, переваливаясь с боку на бок, по топтался на негнущихся ногах. Болеслав сказал ему в сердцах:

Я посадил тебя на княжение, но твои холопы убивают рыцарей, а гридни не могут изловить виновных. Может, они с ними заодно?

Шляхтич подвёл коня, придержал стремя. Сердито поводив усами, Болеслав грузно умостился в седле, разобрал поводья и только после этого глянул на побледневшего Святополка.

- Ты, князь, на обратный путь выдели воинству прожитое да на каждого шляхтича по гривне серебра. А за тех, что люд твой побил, по три гривны виры положишь…

И тронул коня. Следом в беспорядке поскакали рыцари.

Земля Путше жалована ещё князем Владимиром, и на ней за Туровом да Выжгородом сёлами и деревнями живут смерды.

По устоявшемуся княжьему положению смерды, что живут на княжьей земле, платят дань князю, ежели на боярской - боярину.

В год 6526-й в великой бедности жили смерды. От Днепра до западных рубежей разорила шляхта Киевскую Русь. А от Дикого поля пронеслась печенежская орда, оставив копытный след да пепел.

Тут зима настала. Заявились к смердам княжеские и боярские тиуны, ездят с гриднями, где добром, где силой всё забирают. Платят смерды дань от дыма[107] и рала[108] мехами и кунами, зерном и мёдом, холстами и кожами, битой и живой птицей…

По первопутку боярин Путша послал в свои дальние деревни тиуна, а сам отправился в село за Вышгород.

Едет боярин, радуется. Хорошо всё обернулось. У Святополка первым другом и советником стал, в Вышгороде вместо сожжённых хором смерды-умельцы срубили новые, краше прежних.