Рейнберн пожевал тонкие бескровные губы, снова обмакнул тростниковую палочку в чернила:

«…В том многотрудном деле я уповаю на Господа, который укрепляет мой разум и облегчает мне путь к душе князя Святополка…»

Тихо в каморе, только поскрипывает тростниковая палочка по пергаменту да иногда сухо закашляется епископ.

«…А дочь ваша, любимая Марыся, в истинной вере устойчива и к ней мужа своего склоняет, хотя князь Святополк держит при себе духовника веры греческой - » пресвитера[44] Иллариона.

Проведал я доподлинно, что тот Илларион к Святополку приставлен князем Владимиром для догляда, ибо нет ему веры от киевского князя».

Епископ затаил дух, рука перестала выписывать значки. Ему показалось, что буквица «О» вдруг ни с того ни сего подморгнула и насмешливо выпятила губу, ну точь-в-точь, как это делает пресвитер Илларион.

- Наваждение? - прошептал Рейнберн и зло сплюнул, нажав на тростниковую палочку.

Чернила брызнули по пергаменту.

- О, Езус Мария! - вскрикнул епископ и, отложив перо, заторопился слизнуть чернила языком.

Во рту стало горько. Рейнберн набрал щепотку песка, присыпал написанное и, свернув пергамент в трубочку, кликнул дожидавшегося за дверью молодого монаха:

- Доставишь в руки короля, сын мой!

Монах приподнял сутану, упрятал письмо в складках не первой свежести белья, с поклоном удалился. Рейнберн долго стоял не двигаясь. Мысль перенесла его на берега Вислы, в далёкую пору отрочества. Епископ увидел на миг родную деревню и себя совсем юным… В туманном воспоминании промелькнуло лицо женщины. До боли знакомые черты. Кому принадлежали они? Да матери же!

«Рейнберн!» - позвал его ласковый голос. Епископ вздрогнул, очнулся от дум. Ну конечно же ему почудилось. Ведь тому минуло более полувека, как мать покинула этот грешный мир.

Накинув капюшон, Рейнберн толкнул дверь и сразу же попал под косые струи дождя. Небо обложили тяжёлые тучи, было пасмурно и зябко. Пересекая двор, пробежала босиком дворовая девка. В одной руке она несла бадейку, другой придерживала край мокрого сарафана, из-под которого выглядывали красные от холода ноги.

Проводив взглядом молодку, епископ миновал пузырившуюся лужу, ступил на княжье крыльцо.

Дождь монотонно барабанил по тесовой крыше, хлестал в подветренную, сложенную из вековых брёвен стену. Ветер налетал рывками, разбивался о старый княжеский дом.

В пустой трапезной у горящей печи сидит на низком креслице княгиня Марыся. Бледные тонкие черты лица печальны. Из-под полуприкрытых длинных ресниц она следит за шагающим по-журавлиному из угла в угол высоким Святополком. Движения у него быстрые, суетливые, а рот не знает улыбки. Сросшиеся на переносице брови делают князя постоянно суровым. Вот он остановился напротив пресвитера Иллариона, хрипло заговорил:

- В Святом Писании сказывается: позвал Господь Моисея на гору Синайскую и изрёк ему заповеди. То десятисловие Моисей записал на скрижалях[45], и дошли они до дней наших. Одна из них гласит: «Не убий!» Так ответствуй, отче, как же вяжется она с деянием великого князя Владимира? На нём кровь брата его, а моего отца Ярополка!

Чёрный лохматый Илларион скрестил руки на широкой груди, рокочет басом:

- Делами диавола, сын мой!

Святополк отскочил, замахал рукой:

- Так ли? А заповедь - не желай жены ближнего своего? Князь-то Владимир, Ярополка смерти предав, добро и жену его на себя взял!

- С грехопадением Адама диавол искушает человека, - пресвитер Илларион поднял палец. - Ты же, сын мой, прими разумом: плотское наслаждение - суть разврат.

Княгиня Марыся незаметно улыбнулась. В трапезную вошёл епископ, откинул мокрый капюшон. Марыся подняла на него глаза, сказала вкрадчиво:

- Рассуди, святой епископ, спор князя с духовником своим. Поп Илларион в злых делах князя Владимира узрел наущение дьявола.

Рейнберн метнул на пресвитера ненавидящий взгляд, заговорил горячо:

- Князь Владимир и вы, кои ему служите, продались диаволу, погрязли во блуде и чревоугодии. Ваши попы греческие жён поимели и о делах мирских боле радеют, нежели Богу служат.

- Мирские дела угодны Богу, - вставил Илларион - Не для того ли он создал человека во плоти?

- Нет, нет! Вам, грешникам, Господь не уготовал место в чистилище! Вы избрали себе путь в ад. Не ведите же за собой паству неразумную!

Пресвитер Илларион выпятил губы, спросил насмешливо:

- Верую в ад и рай, но есть ли чистилище?

- Есть!

- К чему быть третьему?

- Для тех грешников, коим ещё дано искупить вины свои! Ваша греческая вера стоит на ложном толковании Святого Духа.

- Заблудшие во Христе, паства неразумная, - пророкотал Илларион. - Как может Святой Дух исходить от Отца и Сына? Дух Святой исходит от Отца Единого.

- Апостол Пётр был первым епископом Рима. Папа - его преемник и наместник Христа на грешной земле. Вы со своим патриархом отреклись от истины. Проклинаю, проклинаю! - брызгая слюной, выкрикнул Рейнберн и засеменил к выходу.

Вдогон ему Илларион пробасил:

- Христос на кресте страданиями своими спас тя, человече. Молюсь о те терпеливо и усердно и гнев твой не принимаю.

Княгиня поднялась, проговорила раздражённо:

- Поп Илларион, утомил ты князя, дай роздых ему.

Святополк, молчаливо слушавший перебранку двух попов, согласно кивнул Марысе.

Илларион поклонился с достоинством, напялил чёрный клобук. Под длинной, до пят, рясой колыхнулся большой живот.

- Не я речь первый повёл, а латинянин, прости, княгиня. - И вышел вслед за Рейнберном.

Проводив злым взглядом пресвитера, Марыся повернулась к мужу:

- Поп Илларион не твой духовник, а слуга князю Владимиру! К чему он здесь, в Турове? Что ты молчишь, Святополк, или не князь ты? Так зачем тогда брал в жены дочь короля? А, вижу, ты боишься отца своего, князя Владимира…

- Пустое плетёшь, княгиня! - вскинул голову Святополк. - Ведь знаешь, не отец он мне, но что я поделаю против Киева со своей малой дружиной? Отец же твой, король Болеслав, не даст мне свои полки.

- Князь Владимир немощен, умрёт, великим князем сядет Борис. А почему не ты? Ты старше всех братьев, тебе и стол киевский принимать! - Марыся подошла к мужу, подняла на него глаза - На это отец мой полки даст, изъяви согласие.

Длинное лицо Святополка, с залысинами на висках, покрылось красными пятнами.

- Не время о том речь вести, княгиня, и не так уж великий князь немощен, как ты мыслишь. Стар, верно, но смерть от него далеко бродит. - Святополк насупился. - Третьего дня боярин Путша из Киева воротился, сказывал мне, князь Владимир-де на пиру громогласил: «Святополку доверия не имею, к Болеславу польскому он льнёт».

- И пусть его, - усмехнулась Марыся - Не желают тебе добра князь Владимир и братья. Одна я у тебя - Марыся приподнялась на цыпочки, поцеловала Святополка в холодные губы. - Хочу великой княгиней быть.

Святополк вымолвил глухо:

- Сбудется, княгиня, дай час.

Боярин Путша в дальней дороге притомился, неделю давал костям роздых. Ко всему ненастило. Лежит боярин на широкой лавке, бесцветные глаза в потолок уставил, а сам что гора из рыхлого теста. В голове мысли плутают. Поведал он Святополку, да не всё. Не мог Путша открыться, как князь Владимир с того пира, где промолвился о недоверии к туровскому князю, зазывал боярина в свою опочивальню, пытал о Святополке. Он же, Путша, видя то недовольство Владимирово, рассказал ему, что Святополк с Болеславом списывался, Владимир ответствовал Путше: «Ты, боярин, будь при князе Святополке глазами и ушами моими. И ежели заметишь, что Святополк козни затевает, уведомь о том пресвитера Иллариона».

Путша вздохнул, повернулся на бок. На глаза попался ковш с водой. Протянул руку, достал со столика, испил. Тёплая. Выплеснул остаток на выскобленный до желтизны пол, позвал: