Вот двор боярина-воеводы. Тын бревенчатый, ворота крепкие, тесовые. По-над тыном трава высокая, лопухи ушастые. За боярским подворьем торговая площадь с рядами и лавками. Рубленная из брёвен церковь одношатровая. Кабацкая изба наполовину в землю влезла, дверь нараспашку. Рядом, под деревом, телега оглоблями к небу. Кони выпряжены, тут же траву щиплют.

Дело к обеду. У Анисима живот подвело. Вчерашнего дня как выпросил у трёх бродячих монахов корку хлеба, так с той поры в рот маковой росинки не перепало.

Недолго раздумывал Анисим, вошёл в кабак. Со света темно. Постоял у порога, пока глаза свыклись.

В кабацкой избе пусто. Сидит один мужик, цыгановатый, кудри смоляные, борода подстриженная, а напротив него баба-кабатчица, мордастая, ядрёная.

Глянул мужик на Анисима, пальцем поманил:

- Ходи сюда!

Не стал Анисим дожидаться второго приглашения, уселся на лавку рядом с мужиком. Тот кивнул бабе:

- Налей-ка щец и каши сыпни, да не скупись, вели полну миску. Я платить буду. Аль не видишь, изголодал малый.

И пока кабатчица ставила на стол глиняную миску с горячими щами, мужик выспрашивал у Анисима:

- Откель бредёшь и как зовут?

Глазища у мужика чёрные, жгут Анисима насквозь.

- С-под Москвы я, а именем Аниська. А ты откуда родом?

- А меня, коли хошь, кличь Фролкой, боле тебе знать ничего не надобно.

И, ожёгши Анисима глазищами, закончил прибауткой:

- Зовут зовуткой, летаю, молодец Аниська, соколом, не уткой. - И подморгнул. - Рано знать всё хочешь.

Не стал Анисим в расспросы лезть. Не хочет сказывать - и не надо.

Дождался Фролка, пока Анисим насытится, из-за стола поднялся, волос поправил.

- Хошь, Аниська, со мной? Возьму.

Из Звенигорода ушли вдвоём. Новый товарищ у Анисима весёлый; шапочка набекрень, рубаха с портами новые, на ногах сапоги, не лапти. Шагает себе Фролка бойко, насвистывает. Анисиму не скучно. В душе решил: не отстану от него. Куда Фролка, туда и его, Анисима, путь.

Удивляется Анисим, везде у Фролки знакомые выискивались, и в Звенигороде, и в деревнях, что по пути миновали. Гадает Анисим, какие слова Фролка сказывает мужикам, отведёт одного, другого в сторону, пошепчется с ними и снова идёт, насвистывает. Полюбопытствовал, а тот отрезал:

- Жуй, Анисим, пирог с грибами да держи язык за зубами.

Кто знает, куда бы привёл Фролка Анисима, не случись дорогой лиха…

Беда нагрянула нежданно, от Звенигорода недалеко и отойти успели, вёрст двадцать. Размоталась у Анисима обора лаптя, присел на обочине, бечёвку затянул, встал, притопнул и насторожился. В кустах вроде слабый стон раздался. Прислушался. Так и есть, стонет кто-то. Фролка с Анисимом ветки раздвинули, увидели, лежит человек. Анисим всмотрелся и обомлел, узнал.

- Фролка, так это же князя Курбского челядинец.

- Неужто?

- Мне ли не знать, когда от него палки довелось испробовать. Его князь Семён в Литву с собой забрал. И как он тут очутился?

- Ладно, чего теперь гадать, берись, к дороге вынесем, перевяжем.

Вдвоём они подняли челядинца, вытащили из кустов. Фролка рубаху на раненом разорвал, припал ухом к груди и тут же поднял голову.

- Не дышит. Ножом били.

Из-за пазухи убитого вытащили пергаментный свиток.

- Гляди, никак грамота, - удивился Фролка и взглянул на Анисима. - Ты в письменах разбираешься? Жаль. Коли б умел, прочли, о чём тут написано.

По дороге зацокали копыта. Оглянулся Анисим - рядом дружинники. На Фролку глаза перевёл, а того уже нет рядом, бежит к лесу, кричит на ходу Анисиму:

- Ти-кай!

Побежал Анисим следом, да разве от верхового уйдёшь. Налетел дружинник, саблей грозит:

- Ну-тко, ещё побежишь - срублю.

Подъехали остальные дружинники. Обомлел Анисим, поперёк седла у одного лежит окровавленный Фролка. Дружинники меж собой переговариваются:

- Коли б ещё маленько, и укрылся в лесу. Ан стрела догнала.

- Помер?

- Дышит.

- К боярину-воеводе доставим. Не иначе тати. И человека сгубили.

Старший дозора слез с коня, поднял грамоту, произнёс:

- А тати не все. Третий, вишь, коня у убитого взял. Видать, ускакал, нас завидев.

И долго вертел в руках пергаментный свиток, разглядывал печать на тесёмке. Наконец промолвил:

- Важное письмо вёз гонец, по печати смекаю. Ко всему, и тайное, ибо одному доверено.

Вскочив в седло, старший дозора прикрикнул:

- Гайда! - и хлестнул коня.

Для сыска и дознания Фролку и Анисима из Звенигорода привезли в Москву, кинули в темницу, что под каменными стенами Кремля.

В темнице мрак, сыро и холодно. Анисим рубаху скинул, укрыл Фролку. Сам в одних портках присел рядышком.

- Не надобно, - рассмеялся тот. - Скоро нам с тобой жарко будет. Аль запамятовал, в пыточную поволокут.

У Анисима от этих слов озноб по телу. Съёжился. За дверью глухо стучат сапоги караульного. На кремлёвских стенах, слышно, перекликаются дозорные.

- Ночь, - сказал Фролка. Помолчал, снова заговорил: - Ты прости меня, Анисим, не открылся я тебе сразу. Может, и не увязался б ты тогда за мной, коли знал, кто я… В мальстве мать меня и впрямь называла Фролкой. А вот как вырос да в вольную жизнь подался, народ меня прозвал Соловейкой. Бояре по-иному кличут: татем, разбойником… может, для них я и впрямь тать, а простому люду обид не чинил и всё, что у бояр добывал, меж смердами поровну делил. - Фролка смолк, потом рассмеялся: - То-то всполошились бы княжьи холопы, коли б признали, кто я… Помолчал, потом проговорил:

- Слышишь, Анисим, подтащи меня к двери. Анисим доволок Фролку к двери, усадил, прислонив спиной к ступеням.

- И как мы с тобой, Аниська, изловить себя дали? Проглядели, брат.

Долго сидел Фролка, о чём-то думал, потом позвал караульного:

- Эгей, княжий воин, слушай, о чём говорить тебе стану! Шаги наверху прекратились.

- Княж воин, отзовись! - снова повторил Фролка.

- Чего те, тать, потребно? - сердито откликнулся караульный.

- Не злись. Негоже воину злоба. Помираю я и желаю тебе добра. Слушай меня, Соловейку, и запоминай. Мне теперь на воле не гулять и злато с серебром не потребуется. Хочу, чтоб ты им попользовался и меня поминал. Слышишь, о чём сказываю?

- Не верю, тать. Соловейко, сказывают, соловьём петь мастер.

И тут Анисим онемел от удивления. Засвистел Фролка, защёлкал на все лады, залился майским соловьём. На миг почудил Анисим себя не в темнице, а в ночном весеннем лесу. Ярко светит луна, шелестят листья на берёзах, и весело, радостной песней тешится добрая птица.

Фролка оборвал свист так же неожиданно, как и начал.

- Ну, теперь веришь?

- Поверить поверил, да всё одно ты тать.

- Пущай, по-твоему, тать, а ты вот поверь, о чём речь веду. Серебро да злато тебе завещаю. Слышишь, злато!

- Говори! - нетерпеливо отозвался караульный.

- Коли внимаешь, то и добро. Когда будешь в Звенигороде, спроси у любого мужика, где в лесу Соловейкина поляна. Разыщи её.

Замолчал Фролка, а за дверью караульный голос подаёт:

- Что дале не обсказываешь?

- Погоди, передохну. Так слушай. На той поляне дуб древний, разлапистый. От того дерева».

И снова замолк. Караульный замком загрохотал. Скрипнула на ржавых петлях тяжёлая дверь, подалась. Открылось звёздное небо.

- Где ты тут, уж не помер ли? - Караульный, гремя сапогами по каменной лестнице, спустился вниз и подошёл к Фролке.

Соловейко еле голос подаёт:

- Здесь я, запоминай… Дуб сыщи…

- Погоди, не разберу. - Караульный склонился над Фролкой. - Сказывай дале, не тяни, а то, не ровен час, десятник заявится, тогда делись с ним гривнами.

Анисиму невдомёк, что Фролка затеял. А караульный торопит, чуть не ухом припал к Фролкиным губам. Напрягся весь.