==181

оно ни было, всякое малое слово должны вложиться в русскую славу, в дело России. В наш век национальные самолюбия  значат порою больше  национальных  интересов. Пусть каждый  маленький народ, то есть его интеллигенция, не только не чувствует унижения от соприкосновения с национальным  сознанием русских (великоросса), но и находит у него помощь и содействие своему национально-культурному делу. Было бы вреднейшей ошибкой презрительно отмахнуться от этих шовинистических интеллигенций  и через головы их разговаривать с народом. Многие думают  у нас сыграть на экономических интересах масс против «искусственных» национальных  претензий интеллигенций. Рано или поздно народ весь будет интеллигенцией, и презрение к его духовным потребностям отомстит за себя. Конечно, духовные потребности приходится отличать от политических притязаний: в титуле московских царей и императоров всероссийских развертывался длинный свиток народов, подвластных их державе. Многоплеменность, многозвучность России не умаляла, но повышала ее славу. Национальное сознание новых  народов Европы в этом  отношении не разделяет гордости монархов, но Россия не может равняться с Францией или Германией: у нее особое призвание. Россия — не нация, но целый мир. Не разрешив своего призвания, сверхнационального, материкового, она погибнет — как Россия.

    Объединение народов России не может твориться силой только религиозной идеи. Здесь верования не соединяют, а разъединяют  нас. Но духовным притяжением для народов была  и останется русская культура. Через нее они приобщаются  к мировой цивилизации. Так это было в петербургский  период Империи, так это должно остаться. Если народы  России будут учиться не в Москве, не в Петербурге, а в Париже  и в Берлине, тогда они не останутся с нами. На русскую  интеллигенцию ложится тяжкая ответственность: не сдать своих культурных высот, идти неустанно, без отдыха, все к новым и новым достижениям.  Уже не только для  себя, для удовлетворения культурной жажды или профессиональных   интересов, но и для национального дела России. Здесь не важна сама по себе культурная отрасль,  профессия, — России нужны ученые и техники, учителя и  воины. Для всех один закон: квалификация, ее непрерывный рост в труде и подвижничестве. Если великороссы составляют 54% России, то русская интеллигенция должна  выполнить  не 54%, а гораздо более общероссийской культурной работы, чтобы сохранить за собой бесспорное водительство.

    Время  для нас грозное, тяжелое. Бесчисленные народы  России рвутся к свету, к культуре. Среди всех только вели-

==182

корусская интеллигенция, придавленная, разреженная искусственно, вытесняется с пути национального творчества...  Молодое поколение варваризуется и в России, и в Зарубежье. Для него подчас, кажется, не под силу поднять культурную ношу отцов. Но надо не только поднять ее, но и нести дальше и выше, чем умели отцы. Ибо голос времени  звучит неумолимо: «Всякое промедление — смерти подобно», как говаривал Петр Великий. Наши творческие силы  еще не иссякли. Мы верим в наше призвание, не мириться  с мыслью  о гибели. Нам нужна лишь  школа  аскезы —  культурной, творческой аскезы, без которой не создаются  ни духовные, ни материальные ценности культуры.

    Последние слова к христианам, к православным. Нельзя, разумеется, подчинить путь веры путям национальной  жизни. Нет ничего гнуснее утилитарно-политического отношения к христианству. Но в православии дано нам религиозное освящение нации. Церковь благословляет наше национальное делание, при условии просветленности его  Светом Христовым.

    Но мы должны  преодолеть в себе две слабости, которые  до сих пор обеспложивают творческие силы христианской  интеллигенции. Во-первых, мы должны  отрешиться от  привычной сращенности православия с политическими,  культурными, бытовыми формами  старого времени. Не считать идеалом православия реставрацию старины и найти в  нем источник свободы для творческого отбора  в старых сокровищах, для творческого созидания новой жизни. Вторая — в известной степени противоположная слабость — это  индивидуализм личного религиозного пути. Для отрешенного, погруженного с собственный мир строя души не  возникает и проблем национальной культуры, да и культуры вообще. Как первая школа духовной жизни, эта замкнутость души может быть законной, необходимой. Как традиция, как стиль целого поколения  —  это уже некое  уродство, становящееся национальной пассивностью. В обстановке русской трагедии, в наш грозный исторический  час, это направление (как направление) свидетельствует  просто о недоразвитии христианской совести.

    Если  мы в эмиграции —  и поскольку наши братья в  России — преодолеем в себе эти слабости, эти болезни роста, то главное дело русского национального возрождения  уже сделано. Ибо жизненность и крепость русского религиозного возрождения русской Церкви не подлежит сомнению. В ней, в русской Церкви, давно живое средоточие нашей национальной работы, источник вдохновляющих  ее  сил. Но нужно помнить, что для этой работы необходима  сложная, опосредственная трансмиссия этих духовных сил, что в деле национального возрождения участвуют: Цер-

==183

ковь, культура, государство. И здесь я останавливался преимущественно  на втором члене, наиболее угрожаемом и наиболее сложном, связующем  действие сил духовных с механизмом  социальных необходимостей.

    На вопрос, поставленный в заглавии настоящей статьи: «Будет ли существовать Россия?», я не могу ответить простым успокоительным: «Будет!» Я отвечаю: «Это зависит от нас. Буди! Буди!»

==184

    Молчание «Вестника» по одному из самых болезненных вопросов, которыми мучится сейчас русское православное общество — в России и за рубежом, — могло удивлять наших  читателей. Объяснение — в самой трудности темы, особенно в условиях нашей разобщенности от России. Эти трудности таковы, что даже в близком и тесном редакционном  кругу «Вестника» не могло быть достигнуто единомыслие.  Вот почему мы воздержались от редакционных статей по самым  злободневным вопросам, касающимся русской Церкви. И сейчас мы можем подойти к ним в порядке выражения не общего, а личного мнения. Не претендуя на исчерпывающее освещение  вопроса, мы лишь открываем обмен мнений в среде Движения.

1

    Спорным   и трудным для понимания  является, собственно, не положение, русской Церкви пред лицом государства, пред лицом врагов, но путь церковного водительства,  политика ее верховных иерархов. Правда, сама эта политика может уясниться лишь для того, кто отчетливо представляет себе всю сложность русской жизни. Здесь, в эмиграции, это не легко, это требует внимательного изучения  материалов, постоянного пересмотра предвзятых взглядов.  Трудно представить себе конкретно ту обстановку полулегальности, в которой живет Церковь. Храмы открыты, но  храмы взрываются динамитом. Епископы и священники в  торжественных облачениях совершают свое служение  у  алтаря, и они же тысячами ссылаются в Соловки и Сибирь  за это дозволенное законом, открыто совершаемое служение. Конституция и декреты объявляют свободу совести, но  открытое исповедание себя христианином для большинства означает потерю работы, голод, гражданскую смерть.

    Понять это трудно, но возможно. Даже в материалах,  публикуемых нашим   «Вестником» можно  найти краски для этой фантастической картины. Мы не будем к ней возвращаться. Подчеркнем лишь ее пестроту, смущающую и