— Осталась одна миля, командир, — сказал Зейн Сандуский, когда я подошел к установке.

— Как мы удерживаемся на курсе? — спросил я.

— Полюс прямо по курсу! Мы разрежем его на две части, командир, — с воодушевлением ответил Сандуский.

Я подошел к микрофону радиотрансляционной сети в центральном посту и объявил, что мы приближаемся к Северному полюсу. Повернувшись к вахтенному офицеру Элу Келлну, я распорядился:

— Скорость пять узлов, Келлн. Нам надо точно засечь момент прохождения через полюс.

В напряженной тишине звонок машинного телеграфа прозвучал необычайно громко. Стоявший у прокладочного стола Николсон доложил:

— Осталась одна минута!

Наши часы были поставлены по гринвичскому гражданскому времени — на четыре часа вперед по сравнению с временем в Нью-Лондоне.

Николсон подавал мне сигналы, по которым я отсчитывал перед микрофоном:

— …Четыре, три, два, один, ноль! В час сорок семь минут по гринвичскому гражданскому времени 12 августа 1958 года «Скейт» достиг самой северной точки нашей планеты. Но это только начало. Нам предстоит еще доказать, что подводная лодка может не только войти под паковый лед и плавать под ним, но и всплывать, когда это необходимо.

Пройдя полюс, мы сейчас же развернулись влево и взяли курс на дрейфующую полярную станцию «Альфа».

Мы нигде еще не наблюдали такого тяжелого и плотного льда, с каким встретились в непосредственной близости к полюсу. Долгое время мы тщетно пытались обнаружить пригодное для всплытия разводье или полынью. Журнал, в который Уолт Уитмен вносил наблюдения за ледовой обстановкой, пополнился следующими записями:

«…по-видимому, проходим район самых тяжелых льдов… Разводий нет совершенно».

«…очень плотный лед с огромными подводными ледяными хребтами…»

«…первое разводье за очень длительный период времени, однако для всплытия оно слишком мало…»

Ледовая обстановка оставалась неизменной в течение всего вторника 12 августа. Мы ползли пятиузловым ходом, стараясь не пропустить ни одного, даже самого небольшого разводья. В восемь тридцать утра Пэт Гарнер подозвал меня к эхоледомеру и сказал:

— На всякий случай взгляните, командир. Не захотите ли попытать счастья в этой полынье?

На бумажной ленте регистрирующего прибора эхоледомера появилась короткая черная линия. Она была настолько коротка, что раньше мы не обратили бы на нее никакого внимания. Но теперь обстановка изменилась.

Я решил разглядеть разводье поближе. Была вызвана штурманская группа, и мы начали ходить различными курсами, чтобы получить на карте очертания разводья и определить его размеры. Оно оказалось очень небольшим.

Наконец мы остановились под серединой участка открытой воды, и я приказал поднять перископ. Я с трудом подавил выражение испуга на своем лице. Вокруг нас со всех сторон свисали нагроможденные друг на друга огромные торосы льда с причудливыми остроконечными пиками по краям. Казалось, что льдины находятся всего в нескольких метрах от «Скейта».

Возможно, что показания приборов были правильны, а мое представление о льде, полученное через перископ, не соответствовало действительности, но я просто не мог решиться протащить «Скейт» на поверхность между этими чудовищными ледяными челюстями.

— Погружайтесь на заданную глубину, — приказал я. — Идем дальше.

На всех лицах было написано разочарование, но я не мог поступить иначе.

Такое разочарование нам пришлось испытать в этот день еще дважды: утомительное маневрирование для определения очертаний и размеров полыньи; тщательный вывод «Скейта» под ее середину; напряженный подъем для осмотра в перископ и… отказ от всплытия.

Я должен был помнить о том, что мы находимся почти в пяти тысячах миль от дома и что наши шансы увидеть его снова зависят от сохранности хрупкого металлического корпуса лодки. Пока «Скейт» оставался на глубине, мы были в относительной безопасности. Если же мы начнем пробираться сквозь тяжелые льды на поверхность, мы, безусловно, подвергнем себя огромному риску. Стоило ли рисковать только для того, чтобы доказать, что всплытие в таких условиях возможно?

Наступил полдень 12 августа. «Скейт» находился в это время уже более чем в тридцати милях от полюса.

Вскоре после обеда мы нашли еще одно небольшое разводье. Осматривая его в перископ, я обнаружил такую же угрожающую картину. Но на этот раз я заколебался Возможно, что такие огромные полыньи, как та, в которой мы всплывали в воскресенье, встречаются только на расстоянии пятисот миль от полюса? Возможно, что вблизи полюса больших полыней нет вообще? Если это так, то мы должны выяснить раз и навсегда, можно ли всплывать в небольших полыньях.

— Начинайте медленно всплывать, Коухилл, — приказал я.

В центральном посту сразу же воцарилась напряженная тишина.

На мгновение я заколебался. Может быть, я действую под влиянием порыва?

На этот раз, несмотря на опасность, я не опускал перископ, когда «Скейт» начал медленно всплывать. Мне нужно было во что бы то ни стало видеть, куда мы идем. Теперь для определения неподвижности «Скейта» не нужна была никакая медуза. Окружающие глыбы льда служили прекрасным ориентиром.

Медленно, мучительно медленно «Скейт» поднимался вверх. Монотонный голос Билла Коухилла, докладывающего об уменьшении глубины погружения, звучал как на панихиде. Когда «Скейт» начал входить в глубокое и узкое ледяное ущелье, мне показалось, что ледяные стены вот-вот зажмут нас между собой. Но Ник спокойно докладывал, что, несмотря на незначительные размеры полыньи, над нами по-прежнему чистая вода.

Я повернул призму перископа вверх. Пока было видно лишь мутное световое пятно. Лед с левого борта был настолько тяжелым и плотным, что казался черным; характерный для него зеленовато-голубой оттенок отсутствовал. Ледяная стена напоминала гигантский бархатный занавес, ниспадающий вниз широкими темными складками. Сердце у меня стучало как молоток, во рту пересохло.

Я посмотрел на Николсона и Коухилла. Внешне оба они были совершенно спокойны. Интересно, волнуются ли они, как я?

Наконец мне стало видно в перископ поверхность воды, плескавшейся у кромки льда. Теперь перископ надо было опустить, чтобы не повредить его.

— Расстояние до льда с левого борта? — спросил я, когда перископ пошел вниз.

— Лед довольно близко, командир, — ответил Луиз Клейнлейн, наблюдавший за льдом по показаниям гидролокатора, — но точно определить невозможно.

Билл Коухилл доложил спокойным голосом, что глубина погружения четырнадцать метров. Я быстро поднял перископ и осмотрел лед, угрожавший нам с левого борта. Ледяные торосы находились не более чем в десяти метрах! Но предпринимать что-либо было уже поздно. Нас медленно несло на лед. Столкновение было неизбежно.

Мне сразу же пришла в голову мысль о том, что мы можем повредить винты и руль. Это было самое уязвимое место корабля. Даже легкое прикосновение ко льду винтами или рулем может совершенно вывести их из строя. Я быстро развернул перископ в сторону кормы. У меня вырвался вздох облегчения: как раз около кормы «Скейта» в ледяной стене была выемка, как будто кто-то специально сделал ее, чтобы мы не повредили винты и руль!

Корпус «Скейта» легко ударился об лед. Все обошлось хорошо. Перископ и верхняя часть надстройки уже вышли на поверхность воды.

Мы находились у кромки небольшой неправильной формы полыньи. Размеры ее для полного всплытия «Скейта» были явно недостаточны.

Я сразу же понял, почему льды образовали здесь ущелья. По обоим бортам «Скейта» возвышались гряды тяжелых ледяных торосов. Ледяные массы в этом районе, очевидно, подверглись колоссальному сжатию, в результате чего в месте соприкосновения двух огромных льдин образовались ледяные хребты, выступающие как на поверхность, так и под воду. (Как правило, высота подводного хребта в четыре раза превышает высоту надводного.) После сжатия давление ослабло, и льдины снова разошлись. Мы находились сейчас между недавно разошедшимися льдинами.