— Тут вы правы, — Коновалец сделал пометку в блокноте. — Действительно мог. Простите, я не слишком утомил вас своими расспросами?

— Честно говоря, утомили.

— Мне очень жаль, — огорченно вздохнул контрразведчик. — Ну, ничего, осталось совсем немного. Особым отделом дивизии, к которой был прикомандирован батальон спецназа, где служили ваш сын и капитан Платов, в момент их гибели, а я полагаю, что Платов тоже погиб, командовал полковник Лаврентьев?

Это было очередное допущение, базировавшееся скорее на шаткой версии о том, чем могли шантажировать бывшего генерала. Видимо, существовало нечто, о чем знал бывший капитан-спецназовец и о чем он, скорее всего, поведал отцу своего убитого подчиненного. Что-то такое, разоблачение чего грозило Лаврентьеву лишением не только званий и наград, всего этого он лишился, бежав во Францию, но и самой жизни, а возможно, и жизни близких.

— Да, — выдавил Чаклунец. — А к чему вы все это спрашиваете?

— Просто уточняю для себя картину происшедшего, — развел руками контрразведчик.

— Дело в том, что нам в руки попал документ, в котором генерал Лаврентьев объясняет свое бегство тем, что Вы и капитан Платов шантажировали его. Вы можете как-нибудь прокомментировать это заявление?

— Ах, вот вы о чем! — Зло рассмеялся Чаклунец, хлопая ладонью об стол. — Обвиняет, значит, недоносок! Тут я вам ничем помочь не могу. Ни Лаврентьева, ни Платова я с войны не видел, и не общался. Так что, пусть Лаврентьев сам вам все и комментирует.

— Да, это был бы оптимальный вариант. Беда в том, что Павел Семенович Лаврентьев, он же мсье Поль Шитофф, скончался несколько дней назад во французском городке Вальсарен-сюр-Мер при очень странных обстоятельствах.

— Понятно, — усмехнулся Чаклунец, и лицо его заметно оживилось. — Ночью я вышел на дорогу, словил попутку до Франции, прибил этого сукиного сына, а утром, тем же макаром, вернулся обратно.

— Нет, Игорь Васильевич, — покачал головой Коновалец. — Судя по обстоятельствам его гибели, он умер от страха.

— И поделом, — процедил бывший полковник. — Собаке — собачья смерть.

В коридоре кто-то тихо кашлянул.

— Митрофанов, ты, что ли? Заноси самовар! — Рявкнул Чаклунец. — Не откажитесь, господин полковник, со своими приятелями чаю со мной испить. Вы мне принесли самую радостную весть за последние годы.

— Хорошо, Игорь Васильевич. Вот только, — контрразведчик обвел глазами комнату, — телефона у вас тут нет?

— Нет, — мотнул головой хозяин дачи, — мне он здесь ни к чему. Мне никто не звонит. Да я никого особо слышать и не хочу. У Митрофанова, вон, есть.

— Да ничего, — махнул рукой контрразведчик. — У меня в машине есть. Я, кстати, и шоколада к чаю принесу. — Коновалец улыбнулся и, поднявшись из кресла, вышел в коридор. — Пошли-ка, Назарыч, у тебя там где-то шоколад лежал. — Он положил руку на плечо стоявшему в сенях Повитухину.

Майор, понимавший мысли начальника, что называется, с лету, изобразил на лице готовность завалить шоколадом весь поселок, и вышел вслед за шефом.

— Кремень-мужик, — вздохнул тот. — На мякине не проведешь. Насчет Лаврентьева он, правда, прокололся, утверждая, что почти с ним не знаком, но в остальном, — круговая оборона.

— Ну, а насчет Лаврентьева что? — Поинтересовался Повитухин.

— То, что этот Лаврентьев дерьмо, это мы и сами знали, но вот тут какая история. Оказывается, Лаврентьев руководил особым отделом дивизии, к которой был прикомандирован тот самый батальон, где под командованием капитана Платова служил погибший сын Чаклунца. Похоже, каким-то образом он связывает смерть сына с деятельностью Лаврентьева в Афганистане. Но с фактами напряг. Вот если бы удалось отловить Платова, тогда другое дело. Тогда можно было бы поиграть, а то полный бред получается. Чаклунец, конечно, не вставая со своей инвалидной коляски, с группой Дунаева расправиться не мог, так что на роль Артиста он никак не тянет. А вот капитан спецназа Платов, если он, как утверждает Лаврентьев, жив, вполне мог и вполне подходит на роль. Так что, теперь остается установить, существует ли реальная связь между номером первым и номером вторым. Платов что заканчивал, Рязань?

— Нет, Новосибирск.

— Это хуже, потому как дальше. Ну, ничего, затребуй из архива фотографию. У нас где-то имеется его фоторобот, точнее фоторобот Артиста, посмотрим, не совпадут ли они. Ладно, у тебя-то что? Давай, выкладывай побыстрее, а то хозяин, поди, заждался. — Заторопил Коновалец, подходя к машине.

— В общем, так. Живет Игорь Васильевич здесь безвыездно. Никто к нему не приезжает. Писем, телеграмм не получает. Очень редко звонит бывшей жене, но более никуда. Книги и свежую прессу ему из города привозит Митрофанов. Я так понял, он у Чаклунца что-то вроде ординарца на добровольных началах.

— Хорошо, — кивнул Коновалец. — Надо бы проверить, кстати, что за птица.

— Займемся, Геннадий Валерьянович. Так вот, этот самый Митрофанов сообщил, что каждую неделю, по поручению Игоря Васильевича, он посылает письмо в Звенигород на один и тот же абонементный ящик.

— Имя, фамилия получателя, — поинтересовался Коновалец.

— Абоненту восемьдесят шесть.

— Понятно, — вздохнул полковник. — Не абы что, но другого нет. Попробуем дернуть за эту ниточку, авось объявится золотая рыбка. Ладно, доставай из загашника шоколад, я видел, у тебя в бардачке коробка лежит, и пошли с любезнейшим Игорем Васильевичем чаи гонять.

— Игорь Васильевич, — произнес Коновалец, когда третья чашка крепкого душистого чая заливалась кипятком из начищенного тульского самовара, — позвольте мне полюбопытствовать, о чем вы, собственно, пишете?

Чаклунец пожал плечами.

— Сейчас все пишут, кому не лень. Но мне, конечно, научных изысков по разворовыванию России не написать, для этого не в инвалидном кресле, а в правительстве сидеть надо, но вспомнить есть о чем. Так что, графоманствуем понемногу, ваяем мемуары военного советника. Авось, кому пригодятся.

— Эт-то точно, — согласился Коновалец. — Мемуары штука хорошая. Читали бы у нас записки генерала Ермолова, глядишь, и с Чечней бы разобрались. А добрались бы до англичан, может быть, и в Афгане дров не наломали бы.

— Верно говорите, — склонил свою тяжелую голову хозяин поместья.

— Игорь Васильевич, у меня как раз об этом просьба к вам есть. Не могли бы вы мне вашу рукопись на пару деньков дать почитать. Я не зачитаю, будьте спокойны.

Лицо бывшего советника помрачнело:

— Интересуетесь, или все еще землю носом роете? — С плохо скрываемой неприязнью спросил он.

— И так и так, — честно признался контрразведчик. — Для себя — интересуюсь, а для работы, сами знаете, цельную картину можно составить, лишь воссоздав, как можно более точно, событийный ряд интересующего нас времени. Здесь, как в мозаике, эпизод за эпизодом, глядишь, уже что-то связное получается. Сам по себе факт может ничего и не значить, а в связи с другими, — может, что интересное и проклюнется.

— Красноречиво вещаете, Геннадий Валерьянович, — насмешливо скривился отставной полковник. — Ладно. Поскольку мое “нет” в данной обстановке прозвучит, мягко скажем, неубедительно, скажу вам “да”. В остальном же надеюсь на вашу порядочность. А теперь, господа хорошие, прошу простить меня, мне пора ко сну. Честь имею, — отрубил он.

— Что ж, благодарим за чай, — усмехнулся Конавалец. — Нам тоже время возвращаться. У меня к вам убедительная просьба, оставаться на месте вплоть до окончания дела Лаврентьева. Сами понимаете…

— Сейчас вскочу и побегу! Мне ехать некуда, да и незачем. Я здесь как дуб корнями в землю врос, только молния меня и своротит. Так что езжайте с Богом, никуда я отсюда не денусь.

Черная «Волга» неслась по заснеженному лесу, возвращаясь обратно в Москву.

— Значит так, — Конавалец повернул голову к сидевшему рядом Повитухину. — В Звенигороде на абонементном ящике надо ставить с засаду. Если действительно Платов и Артист одно и тоже лицо, он непременно придет за письмом. Вероятнее всего, Чаклунец у него что-то вроде диспетчера, через него идут связи с заказчиками и вся необходимая оперативная информация.