— Не встает? — переспросил Коновалец. — Он что же, болеет?

— Ну да, — недоуменно глядя на гостей, произнес “абориген”. — А вы что, не знали? У него же ноги парализованные. Летом он на каталке ездит, а зимой ездить особо некуда, вот и сидит, пишет. А я ему и печь топлю, и кушать готовлю, и в остальном помогаю, — говоря это, сторож полез в карман и достал связку ключей. Щелкнул замок, и дверь подалась вперед.

— Митрофанов, ты, что ли? — донесся из комнаты зычный голос.

— Я, Игорь Васильевич, я, — отозвался тот, кого голос именовал Митрофановым. — К вам тут гости приехали, из Москвы.

— Гости? — рыкнул невидимый собеседник. — Вроде не ждал никого. Что еще за гости?

— Мы сами представимся, — негромко произнес Коновалец, кладя руку на плечо дачного сторожа. — Добрый день, Игорь Васильевич, — сказал он, проходя в комнату. — Полковник Коновалец, Геннадий Валерьянович, Контрразведка.

— Коновалец из контрразведки, — глухим басом прогромыхал бывший военный советник, поворачиваясь в сторону вошедшего и откладывая в сторону авторучку. — Ну что ж, предположим, что день действительно добрый. Чем обязан?

— У нас к вам есть серьезный конфиденциальный разговор.

— Да-а? А я думал, вы сюда по грибы приехали, — усмехнулся Чаклунец. — Хорошо, поговорим, раз приехали. Митрофанов! — Скомандовал он. — Самовар ставь.

Сторож в нерешительности посмотрел на стоящего рядом с ним майора Повитухина.

— Пойдем, Митрофанов, пойдем, — тихо кивнул он. — Я тебе помогу.

— Итак, слушаю вас! — Бывший советник откинулся в кресле, словно давая контрразведчику получше разглядеть себя.

Это был мужчина, что называется, гренадерского телосложения и немалой силы. Крупные, пожалуй, даже тяжеловатые черты лица, мрачный прямой взгляд из-под мохнатых бровей не оставляли сомнения, что “беспомощный калека”, сидящий перед ним, обладает нравом крутым, как склоны Эвереста.

— Присаживайся, полковник. Рассказывай. — Он произнес эту фразу, раскатывая букву “р”, что делало его слова похожими на рык крупного хищника.

— Вот у меня какое к вам дело, — выдохнул Коновалец, усаживаясь в кресло напротив. — Есть тут у нас одна неприятная история из разряда сора в избе. Полагаю, вы можете нам помочь осветить кое-какие детали.

— Ладно, — кивнул Чаклунец. — Выкладывай, что там у вас за история, раз уж не поленился ко мне в глушь забраться. Помогу, чем смогу.

— Заранее вам спасибо, — улыбнулся Коновалец. — Вы не возражаете, если будет работать диктофон?

Игорь Васильевич покосился на микрокассетник “Сони” в руках собеседника и махнул рукой:

— Да что там. Пиши!

— Мы сейчас расследуем обстоятельства бегства за рубеж бывшего генерала КГБ Лаврентьева Павла Семеновича. Вы знакомы с этим человеком?

— Да как сказать, — скривился бывший советник. — Сказать, не знаю, — совру, а знаю… Знаешь, полковник, есть такие знакомства, от которых бы и рад откреститься, да никак.

— И все-таки, если можно, поподробнее. Какие отношения между вами и отставным генерал-майором Лаврентьевым? — Коновалец мягко вернул разговор на деловую стезю.

— Никаких особых отношений у нас не было. Он работал в Афганистане в восемьдесят пятом — восемьдесят шестом годах. По большей части, ошивался в Кабуле, терся по штабам. Так что, несколько раз встречались, — отрубил Чаклунец.

— Ясно, — кивнул Геннадий Валерьянович. — Вы несколько раз встречались в Кабуле. И все же, насколько я понял, у вас о нем сложилось нелестное впечатление.

— В войсках, полковник, — прокатывая желваками, начал Чаклунец, — есть такая старая пословица: “Армия, что доменная печь, — в нее все приходят рудой, а выходят либо сталью, либо шлаком”. Вот Лаврентьев — тот самый шлак.

— Почему вы так думаете? — Делая удивленное лицо, спросил контрразведчик.

— Те, которые выходят сталью, из гибнущего Отечества не бегут. Это их земля и они ее никому не уступят. Ну, а насчет Лаврентьева, до Афганистана он протирал штаны в московских кабинетах и по бесталанности своей к пятидесяти годам дослужился до подполковника. В Кабуле он одно время контролировал наградные бумаги, и в течение года получил и очередное звание, и два боевых ордена. И все это, заметьте, не выезжая из столицы. Потом против него возбудили дело о том, что он берет бакшиш с офицеров за предоставление к чину и продвижение по службе. Дело вскоре замяли, а новоиспеченного полковника послали руководить особым отделом одной из дивизий. Но там он прогеройствовал что-то около месяца, потом срочно заболел. По-моему, гепатит. В общем, вывезли его за речку, а там Москва вспомнила о таком ценном специалисте. Не знаю, как у него там складывалось, но когда мы из Афгана выходили, он уже высвечивал генеральскими эполетами. — Чаклунец недобро сверкал глазами и, словно на барабане, выстукивал пальцами в такт словам по столешнице.

— Скажите, пожалуйста, Игорь Васильевич. Из ваших слов я понял, что после Афганистана вы еще встречались с Лаврентьевым.

— После выхода из Афганистана я, в основном встречался с лечащим врачом и медсестрами. До Лаврентьева мне дела не было, — отрубил бывший советник. — А вот с кем бы я действительно с радостью повстречался, так это с нашими мудрыми руководителями. Чтоб они, прежде, чем американскому президенту задницу вылизывать, полетали со мной с обледенелого перевала. Знали бы тогда, козлы, что такое выводить из Афганистана армию зимой!

— Это тогда? — Понизив голос, Коновалец кивнул на инвалидное кресло, в котором сидел его собеседник.

— Тогда, тогда, — зло кинул Игорь Васильевич.

— Простите… — Коновалец запнулся.

— Да ладно, что там! — Отмахнулся бывший полковник. — Сам понимаю, работа.

— Работа, — со вздохом подтвердил Коновалец. — Тогда, Игорь Васильевич, извините, у меня к вам еще один неприятный вопрос. Ваш старший сын погиб в Афганистане?

Чаклунец нахмурился, насколько это было вообще возможно при его хмуром выражении лица.

— Погиб, — негромко произнес он.

— Да, — вздохнул контрразведчик. — Тогда еще вот такой вопрос. Вы, конечно, знали командира его роты?

Чаклунец с подозрением посмотрел на своего собеседника:

— Мы встречались.

— А фамилию его вы, часом, не помните?

— Нет, не помню. Что-то такое, типично русское. А что?

— Да нет, ничего, — покачал головой Коновалец. — Он ведь пропал без вести в том самом бою, когда погиб ваш сын.

Коновалец блефовал. Даты гибели одного и исчезновения другого, действительно, совпадали, однако, само по себе совпадение могло не значить ровным счетом ничего.

Чаклунец вперил в собеседника тяжелый немигающий взгляд.

— Да. Фамилия его, по-моему, была Булатов.

— Платов Андрей Дмитриевич, как казачьего атамана. Заметная фамилия. Кстати, если вас не затруднит, вы не могли бы рассказать, что это был за бой? — Он достал из кармана блокнот, открыл его на исписанных листах, словно готовясь сверять слова советника с уже написанным текстом.

— Проверяете, — хмыкнул тот. — Проверяйте, проверяйте. Мне скрывать нечего. Духи напали на колонну, в которой шла БМД[11] моего сына. Машину накрыли из гранатомета, боезапас детонировал. Ну вот, собственно говоря, и все.

— Именно так все и было, — покачал головой Коновалец. — После этого взрыва ваш сын погиб, а капитан Платов пропал без вести. Вас это никогда не удивляло? — Коновалец поднял глаза от блокнота, прямо встречая недобрый взгляд своего собеседника.

— А почему, собственно, меня это должно было удивлять? — Медленно спросил он.

— Да нет, — пожал плечами Коновалец. — Ничего. Но мне показалось странным: его нет ни в числе убитых, ни в списке пленных, переданном России после окончания войны.

— Это не значит ровным счетом ничего! — Громыхнул бывший полковник. — Он мог сгореть дотла, если ехал в БМД, мог быть взят в плен и расстрелян духами за отказ сотрудничать. Мог попасть в руки какой-нибудь группе местных отморозков, которые не подчиняются никому, кроме Аллаха, да и тому только по святым дням.