Когда Бетси брала трубку, мы разговаривали недолго и в основном об одном и том же, будто читали заранее выученный сценарий.

— У тебя все хорошо?

— Отлично.

— Я делаю кое-какие успехи.

— Замечательно.

— Я люблю тебя и очень по тебе скучаю.

— Мы тоже тебя любим и скучаем по тебе.

И все. Это было совсем не то, что я хотел и мне было необходимо услышать. Но по крайней мере я знал, что они живы, и у них все хорошо, и катастрофа, которая могла случиться, пока что не произошла. Звонки вселяли в меня надежду, что, когда я вернусь домой, мы сможем жить так же, как и прежде. Я верил, что, пока Бетси и Мириам живы и находятся в безопасности, у меня всегда будет такая возможность.

Каждую ночь, засыпая на своей койке в глиняной хижине посреди влажной африканской пустыни, я отправлялся к себе домой в Уэстфилд. В комнате с телевизором я проходил мимо большого дивана, который мы купили в дисконт-центре рядом с Витчитой. Он был достаточно широким — мы втроем умещались на нем и хрустели поп-корном. Я заглядывал в комнату Мириам, в ее маленькую двухъярусную кровать, которую сделал для нее сам из тонких брусьев. Она была не особенно похожа на девчачью кроватку, но я подумал, что ей будет весело забираться в нее. Так и было. Теперь на втором этаже жила кукла Барби со своими друзьями. Много раз я представлял Бетси с книгой на нашей кровати. Она лежала, натянув простыню до подбородка, и, кроме этой простыни, на ней ничего не было. Она никогда не верила рассуждениям о том, что спать в белье полезнее, хотя и старалась в это поверить. Я видел Мириам на кухне. У нее были молочные усы и растрепанные волосы. Она изучала сухой завтрак с осторожностью взломщика сейфов, кладя розовые хлопья на один край ложки, а желтые — на другой.

Мне казалось, что если я буду думать о доме, пока бодрствую, то рано или поздно он начнет мне сниться. Иногда мне казалось, что так оно и происходит.

Днем я выполнял работу плотника. У ящиков для снарядов 50-го калибра была подходящая форма и размер для изготовления ульев, но надо было делать рамки для сотов, которые вставлялись внутрь. Еще до моего приезда Кэтлин научила сомалийского плотника выполнять кое-какую работу, но когда он исчез, и никто не знал куда, она обучила меня.

— Знаешь, нужна большая точность, — говорила Кэтлин, — такая же, как у пчел. Верхняя часть рамки должна быть шириной тридцать пять миллиметров, чтобы она могла висеть, и при этом между рамками должно оставаться расстояние около семи с половиной миллиметров — пространство для пчел. Ты записываешь? Если расстояние будет больше, то пчелы начнут искать другое место для строительства сотов или станут неаккуратными. Нам ведь не нужно, чтобы пчелы вели себя неаккуратно? Если же оно будет чуть меньше, то это затруднит им движение. У этих малышей свои привычки. Как и у всех нас.

— Я пытался найти инструменты, — заметил я.

— М-м, инструменты? По-твоему, инструменты — это такая уж большая проблема? Разреши задать тебе один вопрос: ты видел здесь много пчел?

— Только тех, что позади офиса.

— А цветов?

— Нет, дай подумать. Ни одного.

— Верно, — сказала Кэтлин. — Хотя кое-какие цветы здесь все же есть. Но мы строим ульи не для этих мест. Большая часть людей приезжает сюда из провинций Сомали, где много зелени. Я знаю, в это трудно поверить, но здесь очень много пчел, но почти нет инструментов для изготовления ульев. Мы даем людям ульи, и показываем, как их делать, чтобы, вернувшись, они могли делать их сами. Дома они используют в качестве инструментов то, что у них есть под рукой, а не ждут у моря погоды.

Она достала из кармана рифленый патрон:

— Узнаешь?

— «Калашников».

— Молодец, мальчик. Гильза от «Калашникова» точно тридцать пять миллиметров в длину, а на конце у нее имеется небольшая бороздка, там, где вставляется пуля. Диаметр пули — 7,26 миллиметра. По-моему, прекрасный инструмент, чтобы отмерять пчелиное пространство. — Она была довольна собой. — Мы импровизируем с тем, что у них есть.

Так мы и делали. Я работал под растянутым на двух столбах брезентовым навесом, защищавшим меня от солнца, а иногда и от дождя. Но ничто не спасало от мух. Неповрежденные ящики для снарядов прекрасно подходили под ульи, но многие были сломаны. Я разбирал их на доски и еще получал гвозди. Кэтлин хотела, чтобы я подготовил себе помощника на тот случай, если уйду, но я никак не мог найти подходящую кандидатуру. В одиночку работа шла медленно, но это было хорошее дело, и оно помогало мне привести мысли в порядок.

Я понял, что в Лондоне и Испании совершил ошибку, действовал слишком быстро, и все же ухитрился попасть туда, куда надо. Но теперь я оказался в пустыне, и больше мне нельзя ошибаться. У меня было еще несколько дней на изучение особенностей местности и выяснение расположения сил на другой стороне. Всего несколько дней. А дальше — поглядим.

Через неделю после моего приезда Кэтлин вернулась из штаба Патриотического фронта Кении, куда ездила пообщаться с местным командованием. У нее был странный вид: то ли возбужденный, то ли расстроенный — мне трудно определить.

— Ты что-то узнала? — спросил я.

— За последние два дня не было ни одного изнасилования, — сказала она. — Но это уже известно.

— Хорошо.

— Пока рано радоваться. Здесь по-прежнему опасно. Кажется, они обнаружили два мужских трупа в восьми километрах от лагеря. Кто это — неизвестно. Капитан предположил, что это кто-то из шифты.

— Около границы?

— Точно.

— Как они умерли?

— Их расчленили.

В ту пятницу, примерно через час после призыва к полуденной молитве, я увидел мужчину с ребенком на руках, идущего к мастерской. Он нес девочку так, словно только что взял ее из кроватки. На расстоянии пятидесяти ярдов я узнал малышку из больницы и ее отца. Он шел, выпрямившись, и малышка обнимала его за шею, точно искала у него защиты. Она была легкой как перышко. Мужчина не смотрел по сторонам и направлялся прямо к офису фонда, куда и вошел. Я положил молоток и последовал за ним.

— И что тут у нас? — спросила Кэтлин, проводя тыльной стороной ладони по лицу девочки, так же, как в больнице. — Ты выглядишь намного лучше.

Мужчина говорил с Кэтлин на своем языке, она его внимательно слушала, потом долго говорила сама. Девочка уткнулась носом в плечо отца. Наконец мужчина кивнул, и Кэтлин повернулась ко мне.

— Кажется, мы нашли тебе помощника, — сказала она мне.

Фаридун вернулся утром, когда начала оползать мечеть. Шел сильный дождь, и глиняные стены стали разрушаться. Старый имам пытался удержать камни и глину, но разрушение невозможно было остановить.

Дождь размыл все дороги на западе. В больших лагерях к северу от нас в районе Дадааба кончились съестные припасы. Летать в такую погоду было практически невозможно, но все же Фаридун кружил на своей «сессне» под облаками и даже умудрился посадить самолет в грязь.

— Этот парень — профессионал в своем деле, — произнесла Кэтлин, глядя, как он выбирается из самолета, и я не мог не согласиться с ней.

Мы вытащили пару вещевых мешков из багажного отсека самолета, бросили их в «лендровер», и пока это делали, промокли до нитки. Но все равно мы были рады его видеть.

— У вас все в порядке? — спросил он.

— Все нормально, — заверил я его.

— Кэтлин сказала мне по телефону то же самое. Рад, что это действительно так. Мне не понравились слухи об убийствах в буше.

— Уже нашли шесть трупов, — сказал я.

Кэтлин собиралась включить зажигание, но внезапно остановилась.

— Поэтому ты и приехал так внезапно?

— Да, есть и еще кое-какие проблемы, которые я хочу обсудить с Куртом.

Фаридун вытащил из самолета все, что привез, и как будто ждал подходящего момента. Затем он сказал:

— Сейчас происходит много неприятных историй с американцами, особенно на побережье.