Каковы те жанровые конвенции, которых придерживался автор данного текста? Вопрос не праздный для академического мира, двумя полюсами которого являются диссертации и эссеистика — столь отличные по своей природе жанры. Проще всего было бы ответить на этот вопрос в негативных терминах: данный текст не претендует на строгую научность, он не может быть определен как философское или собственно семиотическое исследование, он не совсем вписывается в жанр интеллектуальной биографии (или, тем более, агиографии), он не может быть квалифицирован как «заметки на полях» или же как собственно эссеистика. С определенностью можно сказать лишь о том, что труднее всего было бороться с соблазном миметического письма — стиль Эко провоцирует на подобный жест любого автора, пишущего о нем и его текстах. Вопрос о жанре вполне можно было бы адресовать и самому Умберто Эко.

Уникальность ситуации Умберто Эко состоит прежде всего в том, что по его произведениям можно было бы восстановить общую картину эволюции западной гуманитаристики последних тридцати лет, поскольку он всегда оказывался в эпицентре интеллектуальных событий и оказывался в нем, как правило, несколько раньше других. С другой стороны, он — один из тех немногих теоретиков, кто решился не только в теории, но и в реальности преодолеть табуированную границу, разделяющую сферу академических исследований и культурной практики. В связи с чем теперь уже сложно сказать, является ли Умберто Эко ученым с мировым именем, писателем или кем-то еще. Кстати, журналисты очень любят спрашивать Эко о том, не испытывает ли он проблем с собственной идентичностью из-за такого разнообразия занятий. Однако он всегда отвечает, что для него подобной проблемы не возникает, ибо прежде всего он ученый, занимающийся сугубо серьезными проблемами: романы, по воле судьбы оказавшиеся в списке бестселлеров, на самом деле являются академическими текстами (возможно, это становление нового жанра — академический роман); статьи, публикуемые в массовой печати и касающиеся самых различных проблем повседневной жизни, кому-то могут показаться «безответственными cooked-and-eaten or wash-and-wear размышлениями», но, как правило, именно эта первичная форма рефлексии помогает ему собирать материал, который затем найдет свое место в академических работах в более органичной и глубокой форме[5].

Что всегда отличало Эко — это ирония, энциклопедизм и широта научных интересов. Среди его работ — собственно семиотические и философские тексты: Знак (1971), Теория семиотики (1975), Семиотика и философия языка (1984); В поисках совершенного языка (1993), Кант и утконос (1997); работы по эстетике и теории массовой коммуникации: Апокалиптические и интегрированные (1964), Открытое произведение (1962), Отсутствующая структура (1968), Путешествия в гиперреальности (1986); по медиевистике: Эстетика Фомы Аквинского (1956), Искусство и красота в средние века (1959), О средневековой теории знака (1989); по теории литературы и поэтике: Поэтика Дж. Джойса (1965), Роль читателя (1979), Пределы интерпретации (1990), Интерпретация и гиперинтерпретация (1992), Шесть прогулок в нарративных лесах (1994); тексты в жанре эссеистики: Diario Minima (1963), Пастиши и постиши (1988), Как путешествовать с лососем (1992), итальянское издание — Il secondo diario minimo (1992); работы, написанные в излюбленном жанре средневековых интерпретаторов — комментарий комментария: Заметки на полях «Имени розы» (1984); «учебное» пособие для студентов, которое до сих пор пользуется большой популярностью среди итальянских дипломников, Как пишется диссертация (1977) и даже несколько детских книжек, написанных в соавторстве с Э. Карми, — Бомба и генерал (1966), Три космонавта (1966), не говоря уж о романах — Имя розы (1980), Маятник Фуко (1988), Остров накануне (1994). Остается только сожалеть, что некоторые из книг не были завершены (если это вообще предполагалось лукавым автором), хотя и были опубликованы как наброски: например, проект фундаментальной Какопедии (невозможной энциклопедии «наоборот»), или Философы на свободе (шуточная история философии в стихах и с карикатурами), или Chansons a boire для научных конгрессов.

Интеллектуальная эрудиция Эко в сочетании с поразительной интенсивностью его академической деятельности, библиофильством (о его личной библиотеке ходят легенды, говорят, что она насчитывает более 30 000 томов, среди которых немало совершенно уникальных старинных изданий), страсть к рисованию и игре на флейте, наконец, его непередаваемое чувство юмора — все эти качества могли бы составить портрет подлинно ренессансной личности, если бы речь шла не об Эко, а о ком-нибудь другом (возможно, не менее выдающемся). Сравнение с личностью эпохи Возрождения, уже и так достаточно потрепанное от частого употребления и потому ставшее не более чем тривиальным жестом почтения, вряд ли устроило бы Умберто Эко, тем более что в его текстах именно Возрождение оказывается на правах «фигуры умолчания».

Пожалуй, академическая скрупулезность итальянского профессора (особенно показательны в этом плане его советы юным диссертантам по написанию академических текстов) — не что иное, как следствие его привязанности к Средневековью и восхищения его интеллектуальными практиками. Парадоксальность мышления и способность к самым неожиданным аналогиям (Кант, утконос, Марко Поло, средневековый Китай, единорог и «динамический объект» Пирса в одном тексте по гносеологической проблематике) чем-то напоминают капризное барокко или «логику» сюрреализма, но более всего наталкивают нас на мысль об отеческой фигуре Борхеса, призрак которого время от времени материализуется, как в Имени розы, и всегда подразумевается в текстах Эко. Наконец, ирония, отношение к истории, эстетизм стиля и интенсивность письма — все это слишком современно. Петрарка, умиленно созерцающий книги, написанные на неведомом ему греческом языке и уже поэтому заслуживающие восхищения, вряд ли смог бы понять текстуальный гедонизм Барта, присущий также и Умберто Эко. Кстати, сравнивая именно с Роланом Бартом, Эко часто называют личностью эпохи необарокко, с чем он вполне согласен. Особенно, если принять во внимание его культурные предпочтения[6].

Эко относится к числу тех теоретиков, которые в значительной степени способствовали изменению интеллектуального климата современной гуманитаристики — это верно не только в отношении семиотики, но и теории массовых коммуникаций, литературоведения, медиевистики, эстетики, философии. Некоторые термины, введенные Эко впервые или наполненные новым содержанием, как, например, апокалиптические и интегрированные, открытое произведение, наивный/критический читатель, сценарий, энциклопедия, гиперинтерпретация, не просто стали известными, но уже воспринимаются как анонимные, лишенные авторской опеки. Безусловно, задавшись определенной целью, а именно: реконструировать теоретический контекст, благодаря которому идеи Эко оказались столь своевременными, можно было бы, наверное, установить генеалогию некоторых из этих идей, хотя их интертекстуальный статус в современных условиях в значительной степени затрудняет подобное исследование. Не пытаясь разрешить столь сложную задачу, тем не менее можно попробовать рассмотреть их микроэволюцию в рамках концепции самого Умберто Эко.

Характеризуя в целом теоретические взгляды Эко, можно говорить об определенной константности его методологической стратегии и теоретических интересов (средневековая философия, массовая культура, проблемы интерпретации, современное искусство, Джойс, Борхес и т. д.). Некоторые из его идей несущественно изменились, другие, сформулированные в общем виде еще в 60-х гг., подверглись беспристрастной ревизии со стороны самого автора (даже если постороннему наблюдателю эта перестановка акцентов не очень заметна).