Гарри и его жена явно расстроились, поняв, что меня не будут допрашивать в их присутствии. Вместе с детективом Голдерманом мы вернулись в квартиру Томми. Он провел меня в спальню. В гостиной, судя по всему, работала целая бригада криминалистов.

Голдерман вытащил записную книжку.

— Что ж, Конвей, рассказывай все по порядку.

Я и рассказал по порядку: как позвонил Томми в четыре часа, как сказал ему, что зайду около шести, как попал в дом, как обнаружил, что Томми убит, начал звонить в полицию, как потом пришла его жена и закатила истерику.

Когда я замолчал, он спросил:

— Маккей был твоим другом, не так ли?

— Да,— кивнул я.— Приятелем.

— Зачем ты к нему сегодня пришел?

— Так, в гости,— ответил я.— Иногда я захожу к нему после работы.

— А кем ты работаешь?

— Таксистом.

— Права с собой?

— Конечно.

Я протянул ему права, он сравнил мое лицо с фотографией, поблагодарил и отдал права обратно. Затем спросил:

— Тебе известно, по какой причине с твоим другом могли поступить таким образом?

— Нет,— ответил я.— Неизвестно.

— Может, он был напуган или чем-то взволнован, когда ты позвонил ему сегодня днем?

— Нет, сэр. У него был обычный голос.

— Это он предложил встретиться в шесть или ты?

Тут я замялся: мне не хотелось рассказывать легавому, что Томми был моим букмекером и нас связывали чисто деловые отношения; но, с другой стороны, я боялся, что он поймает меня на лжи. Пожав плечами, я сказал.

— Не помню. Наверное, я. Или мы оба так решили.

— Кроме тебя, к нему никто не собирался зайти?

— Не знаю.

— Гм…— Минуту он размышлял, потом поинтересовался: — Ты не знаешь, у Томми были нормальные отношения с женой?

— Отличные,— сказал я.— Насколько я знаю.

— Они не ссорились?

— По крайней мере, в моем присутствии.

Он кивнул.

— Скажи мне твой домашний адрес, Честер.

— Сто шестьдесят девять Плейс, Джамайка, Квинс. Детектив записал адрес в свой блокнот.

— Возможно, мы с тобой еще увидимся.

— Значит, сейчас я могу идти?

— Конечно.— Он повернулся ко мне спиной и вышел из спальни, как будто я перестал существовать.

Я тоже вышел. Он повернул направо, к гостиной, а я — в противоположную сторону. Вышел на улицу, где стало еще холоднее, спустился в метро и поехал домой. Сидя в вагоне, я все время думал о том, что произошло, и только когда доехал до станции «Вудхевен», вдруг вспомнил, что так и не получил девятьсот тридцать долларов.

Отец опять разбросал свои бумаги по всему обеденному столу. Счетная машинка была выключена, повсюду валялись шариковые ручки, и даже пол был весь усеян смятыми листами бумаги. У моего отца есть привычка: когда он напряженно думает о чем-то, он начинает механически почесывать себе нос, подбородок или лоб, и часто забывает при этом, что в руке у него шариковая ручка. Так что в конце концов его лицо становится похоже на бумагу, которую используют для печатания долларовых купюр: все оно покрывается короткими синими штрихами.

— Уже поздно,— сообщил я.— Восьмой час.

Отец уставился на меня рассеянным взглядом, который означает, что ум его полностью занят цифрами. Нацелившись на меня ручкой, он провозгласил:

— Вопрос в том, собираешься ли ты иметь детей?

— Во всяком случае, не в данный момент,— ответил я.— Ты что-нибудь приготовил на обед?

— Если бы только ты женился,— сказал он,— мне стало бы проще со всем этим справляться.

— Конечно, стало бы,— согласился я.— Может, я и женюсь когда-нибудь. А как насчет обеда?

Он посмотрел на меня так, как будто я отвлек его от важных размышлений.

— Обеда? А сколько времени?

— Восьмой час.

Он нахмурился, извлек из-под бумаг будильник и, взглянув на него, еще больше сдвинул брови.

— Так поздно! — воскликнул он.— Где ты был?

— Это долгая история,— ответил я.— Так ты начал готовить обед?

— Я тут со всем этим закрутился,— он махнул рукой в сторону своих бумажек.— Еще один страховой агент сегодня приходил.

— Новый?

— Суть-то все равно старая,— сказал отец и с отвращением швырнул ручку на стол.— Их система работает против меня.

— Что ж,— посочувствовал я,— у них ведь компьютеры.

Я прошел на кухню, достал из холодильника две порции полуфабриката индейки, засунул их в духовку и включил ее.

Отец прошел на кухню за мной.

— Когда-нибудь они допустят ошибку. Все ошибаются.

— Но не компьютеры.

— Все,— настаивал он.— И когда они ошибутся, я буду наготове.

Идея моего отца заключается в том, что когда-нибудь он сможет переиграть страховые компании. Годы идут, страховые компании конкурируют друг с другом, предлагая все новые и новые варианты страховок, и правила страхования постепенно становятся все запутаннее и непостижимее: согласно им то и дело расширяется одно, отменяется другое и предполагается третье. Разумеется, при любом варианте соблюдаются прежде всего интересы компании. Страховые компании — как казино в Лас-Вегасе: они занимаются бизнесом, чтобы делать деньги, так что сальдо всегда должно быть в пользу заведения. Но отец мой убежден, что рано или поздно одна из компаний предложит такую страховку, в которой найдется слабое место, другими словами — выпустит полис, по которому, чтобы выиграть, не нужно будет преждевременно умирать. Хобби моего отца и заключается в поисках такого полиса. Правда, пока еще он не нашелся, и я не думаю, что это вообще когда-либо произойдет, но мой отец обладает верой и упорством завзятого игрока в рулетку, поэтому чаще всего, приходя домой, я застаю его погруженным в глубокие размышления в окружении множества бумаг, разложенных по всему обеденному столу.

В сущности, это достаточно безобидное хобби, и оно успешно отвлекает отца от других мыслей. Ему сейчас шестьдесят три года, а когда было пятьдесят восемь, его заставили уйти на пенсию,— он работал в отделе заработной платы на авиационном заводе,— и если бы у него не было этого увлечения, я не знаю, что бы он делал. Мама умерла в тот же год, когда отец вышел на пенсию, и, естественно, он не захотел уехать в Форт Лаудердейл один, так что мы продолжаем жить вместе — это вполне нас устраивает. Моим родителям было уже по тридцать четыре, когда я родился, и я был единственным ребенком в семье. Бурное, бьющее ключом веселье никогда не царило у нас в доме, так что можно сказать, что наша с отцом жизнь не особенно изменилась, только мамы уже не было, а на работу ходил я.

Пока готовился обед, я рассказывал отцу, что случилось за день. Время от времени он склонял голову набок и, искоса глядя на меня, говорил:

— Ты мне не рассказываешь сказки, а, Честер?

— Нет,— отвечал я и продолжал свой рассказ.

Я закончил его словами:

— И самое главное во всем этом, что я так и не получил свои девятьсот тридцать долларов.

— Это большие деньги,— сказал он.

— Конечно, большие,— кивнул я.— Интересно, кто будет их выплачивать — теперь, когда Томми умер?

— Надо узнать, куда теперь тебе пойти, чтобы получить эти деньги.

— Я именно это и сказал.

Он поднял голову и принюхался.

— Обед еще не готов?

Я взглянул на часы.

— Еще пять минут. Завтра я позвоню жене Томми и спрошу ее. Она должна знать.

— Что спросишь?

— Куда мне пойти, чтобы получить деньги,— ответил я.

Он кивнул и сказал:

— А…

Потом мы сели за стол и стали обедать.

На следующий день я встал поздно и решил с утра на работу не выходить. Около двенадцати я позвонил жене Томми. Она взяла трубку после второго гудка. Я сказал:

— Алло, миссис Маккей? Это Чет.

— Кто?

— Чет,— повторил я.— Чет Конвей.

— А…— По крайней мере, она не назвала меня Честером.— Что вы хотите?

— Извините, миссис Маккей, конечно, мне неудобно беспокоить вас в такое время, и я бы не стал этого делать, но, видите ли, именно сейчас у меня несколько туго с наличными…