— Привет,— сказала она.— Ты выглядишь так, будто смерть немного смягчилась.

— Спасибо,— сказал я.— Ты выглядишь великолепно.

— Спасибо. Где наш веселый друг?

— Он дождался звонка и ушел,— объяснил я.— Наполи убедился в моей невиновности.

Она скинула шубу и бросила ее на стул.

— Ты хочешь есть?

— Нет, до тех пор, пока не почищу зубы. Потом я умру с голоду.

Я откинул одеяло.

— Была Луиза на похоронах?

— Конечно нет. Только я, несколько старых клиентов Томми, один или двое деловых знакомых и какие-то старые дамы. Тебе помочь дойти?

— Все, что мне нужно, это халат.

— Сейчас.

Она подошла к чулану, достала старый коричневый халат Томми и принесла его мне.

— Тяжелый,— сказала она, нахмурившись, и подняла халат, чтобы ощупать его карманы.

В одном из них оказался крутого вида пистолет.

— Ради всего святого,— растерянно проговорила Эбби.— Это оружие Томми? Ну и место он нашел.

Засмеявшись, я объяснил:

— Нет, это Ральфа. Он, наверное, его забыл. Я сам о нем совсем забыл.

— Ральфа? Ральф надевал этот халат?

— Дай мне сначала почистить зубы,— попросил я.— Потом я тебе все расскажу.

— Я умираю от нетерпения.

С ее помощью я выбрался из постели, надел халат и обнаружил, что чувствую себя лишь немного слабее обычного, да еще чуть-чуть кружится голова. Конечно, я все еще слегка задыхался и не совсем твердо держался на ногах, но по сравнению со вчерашним я показался себе просто крепышом.

Выйдя из ванной, я чувствовал себя еще лучше. Я прошел через холл на кухню. Эбби сидела за столом и готовила сандвичи с ливерной колбасой. Я уселся напротив нее и сказал:

— Заходил полицейский. Детектив по фамилии Голдерман. Вот Ральф и спрятался в чулан. Можно мне выпить кофе, или я все еще должен обходиться чаем?

Она посмотрела на меня.

— Детектив?

— Детектив Голдерман. Можно мне кофе?

— Как ты себя чувствуешь?

— Здоров как бык.

Она усмехнулась.

— О'кей. Кофе. Но расскажи мне толком про Ральфа и детектива.

И я рассказал, а пока я рассказывал, она приготовила кофе. Она нашла некоторые эпизоды моего рассказа смешными, как, впрочем, и я — теперь, когда все осталось позади. В пересказе все выглядело гораздо смешнее, чем было на самом деле. Когда я закончил, она сказала:

— Пожалуй, я хотела бы познакомиться с этим детективом Голдерманом. Судя по всему, он интересный человек.

— Скучный он человек,— возразил я.— И с бородавками. К тому же, по-моему, он женат.

Она покосилась на меня.

— Ты ревнуешь, а я его даже никогда не видела.

— Нет, но ты этого хочешь.

— По-моему, ты выздоравливаешь слишком уж быстро,— заметила она.

— Пуф,— ответил я ей.

Выходные прошли тихо. Я много спал, по восемь-девять часов ночью, да еще несколько раз засыпал в течение дня. Каждый раз, когда я просыпался, я чувствовал себя еще чуточку лучше, а Эбби говорила мне, что мои щеки приобретают все более здоровый цвет.

В пятницу она сделала мне повязку поменьше, в субботу — еще меньше, а в воскресенье, промыв рану, решила не накладывать повязку вообще.

— Дадим ей проветриться,— сказала она.

Голова моя выглядела странно. Не жутко, как я раньше думал, а просто странно. Сбоку над левым ухом оказалась полоска шириной примерно в полдюйма, на которой не было волос, просто розовая кожа, а посередине — темно-красный шрам. Он был все еще очень чувствителен, но не саднил, как порез, а отзывался тупой тяжелой болью, от которой гудела вся голова, если я нечаянно прикасался к этому месту. Мне приходилось стискивать зубы и крепко держаться за край раковины, когда Эбби промывала рану, и каждый раз после этого у меня по полчаса болела голова.

Большую часть выходных мы провели с картами в руках. Мы играли в кункен, а когда нашли доску для крибиджа, стали играть в крибидж. Разумеется, игра шла на деньги, но это было как качели: никто из нас не вырвался вперед больше чем на несколько баксов.

Еще Эбби научила меня нескольким своим фокусам. Какое-то время я потратил на то, чтобы привыкнуть держать колоду профессионально, снизу левой рукой, так, чтобы пальцы правой могли в нее зарыться и никто ничего не заметил. Мне бы потребовались годы, чтобы научиться обращаться с колодой так же ловко, как Эбби, но для начала у меня получалось неплохо, и к вечеру воскресенья мне даже время от времени удавалось ее провести.

Наша спальная договоренность была расторгнута. Эбби настояла, чтобы я по-прежнему спал на кровати а сама перешла на кушетку в гостиной. Я сказал, что не вижу причин менять порядок, который мы установили в четверг ночью, а она ответила, что если я не вижу причин, то она их видит вдвое больше.

— Тогда ты мне доверяла,— проворчал я.

А она ответила:

— Тогда ты был слабее.

Что ж, это было верно. К полудню в воскресенье я почти вернулся к моему нормальному состоянию и уже начинал скучать. Я находился здесь с вечера среды, я и впрямь был сыт по горло этой квартирой. С другой стороны, я понимал, что внешний мир полон людей, которые вовсе не желают мне добра, и не слишком-то рвался туда. В перерывах между картами я смотрел телевизор, или что-то жевал, или просто сидел и скучал.

Или спал. На этом настаивала Эбби, и, я думаю, ее главной заботой было вовсе не мое здоровье. Она просто хотела, чтобы я не все время путался у нее под ногами. Однако каждый раз, когда она прогоняла меня в спальню, чтобы я вздремнул, я действительно засыпал на час или два.

И вот, когда я в очередной раз заснул (это было в воскресенье, в конце дня), они и явились. Меня разбудил крик. Мгновенно проснувшись, я сел и увидел Фрэнка Тарбока, того, с синеватой челюстью, который допрашивал меня в гараже. Он стоял на пороге, в том же пальто с бархатным воротником, и глядел на меня. Голос, который разбудил меня, все еще отдавался эхом у меня в ушах. Постепенно до меня дошло, что голос принадлежал Эбби, но к этому моменту я уже снова упал на кровать и натянул одеяло на голову, и только потом осознал, что это был не просто крик, лишенный всякого смысла, это было какое-то слово. Какое-то имя. Эбби выкрикнула имя.

Почему Эбби крикнула «Луиза»?

Мне показалось, что миновала целая вечность. Ничего не происходило. Тогда я выглянул из-под одеяла, моргая и щурясь, боясь, что увижу, летящую в меня пулю.

В комнате никого не было.

Что? Я стянул одеяло с лица и осмотрелся. В дверном проеме тоже никого не было. Никого нигде не было. Ни Фрэнка Тарбока, ни Луизы Маккей, ни кого-то другого.

Может, это был сон? Крик настоящий, а все остальное — сон? Или крик тоже прозвучал во сне? Сонный крик. Может, я рехнулся?

Я сел, обвел глазами комнату, снова посмотрел на пустой дверной проем. И тут я услышал голоса, доносившиеся из гостиной. Они казались настоящими. Мужской и женские.

Я встал с постели. Рубашка и брюки — только что из прачечной — аккуратно висели на стуле, а туфли стояли рядом с кроватью. Я поспешно оделся, вышел из спальни и направился в гостиную, где и нашел их всех. Фрэнк Тарбок стоял и говорил. Луиза Маккей стояла и говорила. Эбби стояла и говорила.

Может, я еще спал? Может, мне все это снилось? Я сказал: «Эй!» — и еще другие слова, пытаясь привлечь их внимание, и потом заметил, что стою и говорю, так же как и все остальные. Тогда я сказал: «Ну вас к черту»,— и ушел. Если им всем вдруг захотелось сойти с ума, то я еще успею к ним присоединиться. А пока я пошел на кухню, сделал себе бутерброд с ливерной колбасой и подогрел кофе. Кофейник постоянно стоял на плите, потому что мы с Эбби пили ужас сколько кофе.

Голоса в гостиной стихли, но я решил не обращать на это никакого внимания. Я пять дней умирал от страха, что придет Фрэнк Тарбок или кто-нибудь из его головорезов и пристрелит меня, а когда Фрэнк Тарбок действительно пришел, он меня даже не заметил. Скользнул взглядом, и все. А эта Луиза Маккей? Ее муж был убит неделю назад, а сама она исчезла без следа, а теперь стоит себе как ни в чем не бывало в гостиной и говорит вместе со всеми. Все это смахивало на какое-то безумие. Особенно для человека, который только что проснулся от крика.