Прошел час после того, как я различил на горизонте сушу. Я так уверен в том, что это действительно суша, что, не говоря ни слова, повернул к этой точке. Над нами кружат птицы — значит, я не ошибся.

Промыв лицо, Гито спрашивает меня:

— Ты видишь сушу, Пэпи?

— Да.

— Как ты думаешь, через сколько времени мы до нее доберемся?

— Через пять или семь часов. Друзья, я не могу больше выдержать. У меня, как и у вас, на всем теле ожоги. Ветер слабый, мы продвигаемся медленно, у меня затекли руки, и я не могу больше держать весло. Давайте спустим парус и накроем им лодку до вечера. Лодку будет подгонять к суше течением. Если никто из вас не хочет занять мое место у руля, нам придется так сделать.

— Да, да, Пэпи, так и сделаем. Хоть поспим в тени паруса.

С наслаждением усталого животного я растягиваюсь в тени на дне лодки, и скоро мы все, в том числе и постовой, погружаемся в небытие.

Громкий гудок заставляет нас вскочить. Полная темень.

Где мы? В какую сторону плыть? Справа и слева от нас ясно вижу сушу. Снова слышится гудок. Я различаю, что эти звуки доносятся справа. Что это означает, черт побери?

— Где мы, по-твоему, Пэпи?

— Поверьте, не знаю.

Если оба эти отрезка суши не разделены, и мы в заливе, то это может быть граница Британской Гвианы у Ориноко. Если же это остров и полуостров, мы плывем к Тринидаду, а слева от нас Венесуэла, и в таком случае, мы находимся в заливе Пария. Куда же направить лодку? От этого решения зависит наше будущее. Пока мы плывем прямо. В Тринидаде сидят «ростбифы», — значит, там те же порядки, что и в Британской Гвиане.

— Они наверняка отнесутся к нам хорошо, — говорит Гито.

— Да, но как они прореагируют на то, что мы оставили без разрешения их страну во время войны?

— А Венесуэла?

— О Венесуэле мы ничего не знаем. — говорит Депланк. — Во времена президента Гомеза беглых каторжников заставляли работать на прокладке дорог, а потом выдавали Франции.

— Но ведь теперь война.

— Я слышал в Джорджтауне, что они не воюют. Они занимают нейтральную позицию.

— Ты уверен?

— Конечно.

— Значит, это рискованно.

Справа и слева виднеются огни. Снова раздаются гудки, на этот раз их три. Перед нами два острых черных буя, выступающих над морем.

— Почему бы нам не привязаться к одному из них и не подождать, пока наступит день? Спусти парус, Шапар.

Я торможу при помощи весла и привязываю лодку носом к одному из буев. Мы не обращаем больше внимания на гудки, раздающиеся с правого берега, ложимся на дно лодки, которую очень крепко привязали к кольцу буя, и укрываемся от ветра парусом.

Когда мы проснулись, день был ясным и безоблачным. Поднималось солнце, море казалось удивительно огромным, а сквозь зелено-голубую его воду виднелось коралловое дно.

— Что будем делать? Выберемся, наконец, на сушу? Я умираю от голода и жажды.

— Мы находимся от нее так близко, что это не будет большим преступлением, — говорит Шапар.

С начала нашего поста, который продолжается уже седьмой день, сегодня впервые кто-то пожаловался.

Я сижу на своем месте и ясно вижу сушу за двумя огромными скалами. Справа Тринидад и слева Венесуэла. Нет сомнений — мы в заливе Пария.

— Что делать? Нам придется проголосовать. Справа британский остров Тринидад; слева — Венесуэла. Куда вы хотите плыть? Среди нас двое освобожденных: Гито и Брайер. Нам троим — Шапару, Депланку и мне — угрожает большая опасность.

— Лучше всего было бы повернуть к Тринидаду. Венесуэла — большая загадка.

— Нет надобности решать: к нам приближается лодка, и она решит за нас, — говорит Депланк.

И верно, к нам на большой скорости приближается полицейский катер. Он останавливается на расстоянии пяти метров, и один из его пассажиров берется за мегафон. Я вижу флаг. Это явно не английский флаг. Красивый, полный звезд, я такого никогда не видел. Это, наверно, флаг Венесуэлы. Позже он станет флагом моей новой родины.

— Кто вы?

— Французы.

— Вы сумасшедшие?

— Почему?

— Потому что вы привязали себя к минам.

— Поэтому вы боитесь к нам приблизиться?

— Да, быстрее отвяжитесь.

— Хорошо.

Шапар в три секунды развязывает веревку. Оказывается, мы были привязаны к целой цепочке с мин и только чудом не взлетели на воздух. Нам дают кофе, горячее и сладкое молоко и сигареты.

— Плывите в Венесуэлу, к вам отнесутся хорошо, уверяю вас. Мы не можем взять вас на буксир, так как ищем человека, которого ранило у маяка в Бариме. К Тринидаду не сворачивайте — можете нарваться на мину.

После прощального «адиос» и «удачи вам» лодка удаляется. В 10 часов утра, не соблюдая никаких мер предосторожности, мы причаливаем к берегу. Около пятидесяти человек стоят на берегу и ждут приближения странной лодки со сломанной мачтой и парусом из рубашек, штанов и курток.

Я открываю для себя новый мир, людей и культуру, о существовании которой раньше даже не подозревал. Первые шаги на земле Венесуэлы были столь волнующими, что для их описания нужен талант гораздо более сильный, чем мой.

Море выбросило нас к деревушке Ирапа, которая относится к штату Сукре. Маленькие, но красивые женщины этой деревни трогательно заботятся о нас: кормят буквально с ложечки и растирают маслом какао, которое заставило утихнуть страшную боль от ожогов.

И вот, благодаря замечательному уходу, через три дня мы уже на ногах; можем ходить, разговаривать, и даже готовить себе еду.

Жители этой деревни не богаты, но каждый старается купить нам что-нибудь из одежды. Среди женщин, которые ухаживают за мной, несколько очень молоденьких девушек — в их жилах течет индейская и испанская кровь. Одну из них зовут Тибисей, а вторую — Ненита. Они купили мне рубашку, брюки и домашние тапочки «Аспаргета» — полоска кожи, без каблука, с плетеной тканью.

— Мы не спрашиваем, откуда вы прибыли. Судя по вашим татуировкам, вы бежали с французской каторги.

Оказывается, им известно, что мы беглые каторжники, и, несмотря на это, они относятся к нам с таким добросердечием!

Сегодня утром все мужчины и женщины почему-то кажутся очень взволнованными.

— Что случилось? Скажи, Тибисей, что случилось?

— Мы ждем полицейских из Гуирии — деревни, соседней с нашей. Здесь нет полиции, и мы не понимаем, каким образом в Гуирии узнали, что вы находитесь здесь.

Ко мне подходит красивая высокая негритянка и мужчина в закатанных до колен брюках.

— Господин Энрикез, придет полиция. Я не знаю, как они собираются с вами поступить. Но на всякий случай, может быть, вы некоторое время переждете в горах? Тибисей, Ненита и я будем приносить вам еду и держать вас в курсе дел.

Я очень взволнован и хочу поцеловать руку этой благородной женщины, но она сама награждает меня горячим и чистым поцелуем в щеку.

Слышен конский топот. Показываются всадники, у каждого из которых слева на ремне висит мачете, а справа — огромный пистолет. Они соскакивают с лошадей, и один из них подходит к нам. Это мужчина с монгольскими чертами лица, с раскосыми индейскими глазами, коричневой кожей, высокий и сухощавый:

— Здравствуйте. Я комиссар полиции.

— Здравствуй, господин.

— Вы почему не заявили, что у вас находятся пять беглецов? Мне сказали, что они уже восемь дней здесь. Отвечайте, — обращается он к жителям.

— Мы ждали, пока они выздоровеют и смогут ходить.

— Мы должны взять их и отвезти в Гуирию.

— Хотите кофе?

— Да, спасибо.

Все садятся в круг и пьют кофе. Комиссар и полицейские вовсе не кажутся нам злодеями. Создается впечатление, что они просто подчиняются приказам свыше.

— Вы бежали с Чертова острова?

— Нет, мы на пути из Джорджтауна в Британский Гондурас.

— Почему вы там не остались?

— Там тяжело найти себе пропитание.