— Нет, мы бежим с французской каторги.

— Какая каторга, что это такое?

— Тюрьма, лагерь. Конвикт[9].

— А! Да, да, я понимаю. Кайенна?

— Да, Кайенна.

— Куда вы направляетесь?

— В Британский Гондурас.

— Это невозможно. Вам придется повернуть на юго-запад, к Джорджтауну. Подчиняйтесь, это приказ.

— О, кей.

Я приказываю Квик-Квику развернуть паруса, и мы поворачиваем в сторону, указанную катером.

Сзади слышен гул моторов. Это от катера отделилась моторная лодка и быстро приближается к нам. На носу ее стоит моряк с карабином в руке. Лодка обходит нас с правой стороны и буквально прилепляется к нам, не останавливаясь и не прося нас остановиться. Моряк прыгает в нашу лодку, а моторка возвращается к кораблю.

Он присаживается рядом со мной, кладет руку на руль и направляет лодку немного южнее.

Каждый из нас получает от него по пачке английских сигарет.

— Бог мой, — говорит Квик-Квик. — Они, наверно, дали ему сигареты, когда он спустился в лодку. Не может быть, чтобы у него в кармане всегда были три пачки сигарет.

Я смеюсь и смотрю на английского моряка, который правит лодкой гораздо лучше меня. У меня много времени для раздумий. На этот раз побег удался, и я совершенно свободный человек. Кажется, в глазах у меня заблестели слезы. Это верно. Я свободен: с начала войны беглецов не выдают.

Моя уверенность в победе над тропой разложения настолько сильна, что я не думаю ни о чем ином. Наконец-то ты победил, Бабочка! После девяти лет борьбы ты победил. Спасибо, Боже, ты мог, наверно, сделать это и раньше, но пути твои неисповедимы, и я не жалуюсь. Благодаря тебе, я все еще молод, здоров и свободен.

Девять лет каторги и два года тюрьмы во Франции. Итого одиннадцать лет.

В четыре часа пополудни, минув маяк, мы входим в огромную реку — Демерара. Снова появляется моторная лодка. Моряк передает мне руль, а сам хватает брошенный ему канат и привязывает его к скамье. Лодка тащит нас двадцать километров вверх по желтой реке. Неожиданно перед нами появляется город. «Джорджтаун!» — кричит моряк.

Мы медленно подплываем к столице Британской Гвианы. У причала много торговых судов, военных кораблей и полицейских катеров. На берегу реки — пушки.

Это война. Она длится уже два года, но до сих пор я ее не ощущал. Джорджтаун, столица Британской Гвианы, важный порт на реке Демерара, находится в состоянии полной боевой готовности.

Мы бросили якорь у военного причала. Квик-Квик со своим поросенком, Ван-Ху с небольшой связкой в руке и я поднимаемся на причал. На причале, принадлежащем морскому флоту, нет ни одного гражданского лица. Одни только матросы и солдаты. К нам подходит офицер. Я узнаю его: это офицер, который говорил с нами по-французски. Он протягивает мне руку и спрашивает:

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, капитан.

— Это хорошо, но все же придется пойти в поликлинику. Там тебе и твоим друзьям сделают прививки.

Нам сделали многочисленные прививки и после обеда отвезли в городской полицейский участок. Начальник полиции Джорджтауна, ответственный за порядок в порту, немедленно принимает нас в своем кабинете. Рядом с ним стоят английские офицеры в мундирах цвета хаки. Полковник, предлагает нам сесть напротив него и спрашивает на чистейшем французском:

— Откуда вы плыли?

— С каторги во Французской Гвиане.

— Скажи мне, пожалуйста, из какой именно точки Французской Гвианы вы бежали.

— Я с Чертова острова. Остальные из полуполитического лагеря Инини, что возле Коуроу.

— На какой срок тебя посадили?

— Пожизненное заключение. За убийство.

— А китайцев?

— Их тоже за убийство.

— Срок?

— Пожизненное заключение.

— Твоя профессия?

— Электрик.

— А они?

— Повара.

— Вы за де Голля или Петэна?

— Мы ничего об этом не знаем. Мы заключенные и пытаемся вернуться к честной жизни.

— Мы дадим вам камеру, которая будет открыта днем и ночью. Проверим, говорите ли вы правду, и освободим. Если сказали правду, вам нечего опасаться. Мы находимся в состоянии войны и потому должны быть осторожнее, чем в мирное время.

Через восемь дней нас освобождают. Это время не пропало для нас даром — мы использовали его для того, чтобы обзавестись более или менее сносной одеждой. И вот мы выходим на улицу, хорошо одетые и с новенькими удостоверениями личности, на которых красуются наши физиономии.

Город с 250-тысячным населением построен в английском стиле: нижние этажи сделаны из бетона, все остальное — из дерева. Улицы и переулки полны людей всех цветов и оттенков кожи: белые, шоколадные, негры, индейцы; здесь много кули, английских, американских и норвежских моряков. Радость переполняет наши сердца — это, наверно, можно прочесть на наших лицах (даже на лицах китайцев!), так как многие прохожие оборачиваются и дружески улыбаются нам.

— Куда мы идем? — спрашивает Квик-Квик.

— У меня есть адрес, правда не совсем точный. Один полицейский дал мне адрес двух французов с Пенитенс-риверс.

Мы уточнили адрес в информационном бюро и очутились в индийском квартале. Я подхожу к полицейскому в белом мундире и показываю ему адрес. Перед тем, как ответить, он просит предъявить удостоверение личности. Я с гордостью подаю ему наши удостоверения. «Очень хорошо, спасибо», — говорит он, и сажает нас в трамвай, что-то говоря вагоновожатому.

Мы въезжаем в центр города, и через двадцать минут вагоновожатый велит нам выходить. Приехали. Мы спрашиваем прохожих: «Французы?» Молодой человек велит нам идти за ним и подводит нас к невысокому дому. Здесь нас встречают радостными возгласами:

— Как это, ты здесь, Пэпи?

— Не может быть! — говорит самый пожилой, с совершенно седыми волосами. — Входите. Добро пожаловать.

Это бывший заключенный — Гито Аугусто, прибывший на каторгу с моей партией в 1933 году на борту «Мартиньера». После неудачного побега он бежал вторично. Двое других — это Луи-малыш из Арля и Жюло из Тулузы.

Они зарабатывают тем, что изготовляют обувь из балаты — резины, которую собирают в зарослях и которую делают твердой с помощью горячей воды. Единственный недостаток этой необожженной резины заключается в том, что на солнце она… тает. Проблема решается просто: между тонкими слоями балаты делают прокладки из ткани.

В доме четыре комнаты: две спальни, кухня со столовой и рабочая комната. Гито отводит нам троим одну комнату, а из старых армейских одеял приготовил три временные постели. Остается одна проблема: свинья. Квик-Квик клянется, что поросенок не будет пачкать дом и что свои естественные надобности будет отправлять во дворе.

— Хорошо, посмотрим, — говорит Гито, — оставь его пока у себя.

Я подолгу рассказываю Гито обо всех своих злоключениях за эти девять лет. Гито и двое его друзей слушают меня очень внимательно и, кажется, переживают вместе со мной. Двое из них хорошо знали Сильвана и искренне плачут, узнав о его страшной смерти. Оказывается, в Джорджтауне поселилось около тридцати беглецов-каторжников. Ночью они встречаются в одном из баров и пьют ром или пиво.

Однажды Квик-Квик возвращается из города, ведя с собой осла, впряженного в телегу. С гордостью он останавливает осла и разговаривает с ним по-китайски. Кажется, осел понимает этот язык. На телеге — три железные кровати, три матраца, подушки и три чемодана. Чемодан, который он подает мне, доверху набит рубашками, трусами, майками, ботинками и галстуками.

— Где ты все это нашел, Квик-Квик?

— Эти вещи дали мне мои земляки. Завтра пойдем навестить их, согласен?

— Хорошо.

Мы ждали, что Квик-Квик отведет обратно осла и телегу. Нет. Он распрягает осла и привязывает его к колу во дворе.

— Осла и телегу мне тоже подарили. Они помогут мне хорошо заработать.