— Сволочь, свинья, ублюдок, гомо! Чего ты ко мне прицепился? Добрый Боженька, ты? Да, ты отвратительное чудовище! Проклятый садист, вот ты кто! Дегенерат, грязный болван! Никогда больше не произнесу твоего имени! Ты этого не заслужил!

Я поднимаюсь вверх по склону, и голову сверлит одна-единственная мысль, одно желание: вернуться к своей кровати и лечь.

Нахожу ключ от поликлиники, вхожу и запираю за собой дверь; натягиваю на голову простыню и постепенно согреваюсь. Неужели мой друг утонул? Может быть, его просто унесло дальше меня, и ему удалось выбраться на другом конце острова? Не слишком ли рано я вернулся? Может, надо было еще подождать?

В ящике стола я нахожу две таблетки снотворного и проглатываю их без воды.

… Кто-то меня тормошит, я открываю глаза и вижу над собой надзирателя-санитара. В комнате светло, окно раскрыто.

— Что с тобой, Бабочка? Ты спишь, как мертвый. Уже десять часов. Ты не пил свой кофе? Он уже остыл.

— Почему ты меня разбудил?

— Потому что твои ожоги зажили, и нам нужна эта комната. Вернешься в свою камеру.

— Хорошо, командир.

С момента побега прошло три дня. Сальвидиа не появляется — значит, он, бедняга, скорее всего разбился о скалы. Меня, видимо, спасло то, что я находился на задней, а не на передней, части плота.

Теперь я должен выйти из этого приюта для сумасшедших. Уверить всех в том, что я выздоровел и могу выйти из сумасшедшего дома, будет труднее, чем попасть сюда. Первым делом, надо убедить врача в улучшении моего состояния.

— Господин Ровье (это главный надзиратель), мне холодно по ночам. Обещаю не пачкать одежду, дай мне, пожалуйста, рубашку и брюки!

Тюремщик поражен. Удивленным взглядом он смотрит на меня и говорит:

— Посиди со мной, Бабочка. Скажи, что случилось?

— Я удивлен, командир. Почему я здесь? Ведь это сумасшедший дом. Я среди сумасшедших? Разве я потерял душевное равновесие? Почему я здесь? Скажи мне, пожалуйста, командир, сделай одолжение.

— Бабочка, ты был болен, но я вижу, что ты выздоравливаешь. Хочешь работать?

— Да.

— Что ты хочешь делать?

— Любую работу.

Итак, мне выдали одежду, и я помогаю чистить камеры. Вечером дверь моей камеры остается открытой, и ее запирают только с прибытием ночной смены.

Вчера со мной впервые заговорил Видон, санитар из Оверни.

— Теперь не имеет смысла продолжать игру, парень.

— О чем ты говоришь?

— В самом деле! Думаешь, и меня ты сумел провести? Я уже семь лет работаю санитаром у сумасшедших и в первую же неделю понял, что ты симулянт.

— Ну и что?

— Мне искренне жаль, что твой с Сальвидиа побег не удался. Ему это стоило жизни. Жаль, он был добрым другом, хотя и не искал сближения со мной. Если ты в чем-то нуждаешься, скажи мне, буду рад тебе помочь.

Его глаза смотрят на меня с такой честностью, что я ни на минуту не сомневаюсь в искренности его намерений. Я о нем не слышал ничего хорошего, но и ничего плохого тоже. Значит, он неплохой парень.

Бедный Сальвидиа! Наверняка был шум, когда обнаружили его исчезновение. Нашли обломки бочек, выброшенные морем. Надзиратели уверены, что Сальвидиа сожрали акулы.

— Что ты мне посоветуешь?

— Дам тебе работу: будешь носить каждый день еду из приюта в больницу. Для тебя это будет прогулкой. Начнешь вести себя хорошо, из каждых десяти разговоров — восемь пусть будут нормальными. Нельзя выздоравливать слишком быстро.

— Спасибо. Как тебя звать?

— Дюпон.

— Спасибо, парень. Никогда не забуду твоих добрых советов.

Со времени неудавшегося побега прошел месяц. Тело моего друга было обнаружено лишь на шестой день. Как ни странно, акулы не сожрали его, но, по словам Дюпона, другие, мелкие рыбешки съели все его внутренности и часть ноги. Я пишу матери Сальвидиа Ромео, которая живет в Италии:

Это письмо должен будет отправить Глиани. Теперь любой ценой нужно выбраться из дома умалишенных, перейти на Чертов остров и попытаться бежать оттуда.

Меня назначили садовником в саду надзирателя, и я так хорошо справляюсь со своей работой, что этот болван тюремщик ни за что не хочет меня отпускать. Санитар из Оверни рассказывает мне, что врач уже собирался выписать меня из сумасшедшего дома и вернуть в лагерь, но тюремщик воспротивился этому, утверждая, что его сад никогда так хорошо не обрабатывался.

Сегодня утром я вырвал клубничную рассаду и бросил ее в мусорный ящик. На месте каждого кустика воткнул крест. При виде этого бесчинства тюремщика едва не хватил удар, и вместо звуков изо рта у него выходила пена. Я немного переборщил, но что делать? Врач не придал этому случаю значения.

— Этого больного, — сказал он, — надо возвратить в лагерь, «на пробу», и он сумеет приспособиться к нормальной жизни.

— Скажи мне, Бабочка, для чего ты вырвал рассаду и воткнул кресты?

— Я не могу этого объяснить, доктор, и попрошу надзирателя меня простить. Ему была дорога эта клубника, и я искренне жалею о случившемся. Буду молить Бога, чтобы дал ему другую рассаду.

Я в лагере. Встречаю друзей. Место Карбонери пусто, и я растягиваю свой гамак рядом с этим пустым пространством. По распоряжению врача я собираю листья возле здания больницы между 8 и 10 часами утра.

Каждый день я по несколько часов провожу с врачом и его женой; иногда только с женой. Они заставляют меня рассказывать о моем прошлом, будучи уверенными в том, что это помогает восстановить мое душевное равновесие. Я решился попросить врача о переводе на Чертов остров.

Дело сделано — завтра переезжаю. Врач и его жена знают, для чего я перебираюсь на Чертов остров. Они были так добры ко мне, что у меня не хватило духу обмануть их:

— Доктор, я не могу больше этого выдержать, переведи меня на Чертов остров. Я сбегу или погибну, но с каторгой покончу.

— Я понимаю тебя, Бабочка. Будь здоров и удачи тебе!

Это самый маленький из трех островов Благословения. Он расположен севернее других и наиболее доступен ветрам и волнам. Официально на остров можно посылать только политических ссыльных, каждый из которых живет в маленьком домике с черепичной крышей. Раз в неделю, в понедельник, им дают сырые продукты, и каждый день они получают по куску хлеба. Их около тридцати человек. Политические ссыльные не входят в контакт с уголовниками, которых здесь всего десять человек и которые живут в здании, расположенном на верхнем плато.

Имя главного надзирателя лагеря (всего их трое) Сантори. Это грязный и небритый верзила.

— Бабочка, надеюсь, на Чертовом острове ты будешь вести себя хорошо. Не крути мне мозги, и я оставлю тебя в покое. Поднимись наверх. Там встретимся.

В зале я встречаю шестерых заключенных: двух китайцев, двух негров, одного парня из Бордо и одного из Лилля. Один из китайцев хорошо меня знает: мы вместе ждали суда в Сен-Лорине (его судили за убийство). Это очень опасный тип, но ко мне он настроен дружески:

— Все в порядке, Бабочка?

— А у тебя, Чанг?

— У меня порядок. Здесь нам хорошо. Ты есть со мной. Ты спать здесь, возле меня. Я варить два раза в день. Ты ловить рыбу. Здесь много рыбы.

Приходит Сантори.

— А! Поладили? Завтра утром пойдешь с Чангом кормить свиней. Он принесет кокосовые орехи, а ты расколешь их топором и отделишь мягкие орехи, чтобы дать их поросятам, у которых еще не прорезались зубы. После обеда, в четыре, будешь выполнять ту же работу. Если хочешь ловить рыбу, тебе надо знать, что каждый рыболов должен давать моему повару килограмм рыбы или раков в день. Тогда все будут довольны. Согласен?