— Мы спускаемся со скоростью сорок километров в час, — говорит Матурет. — Как вы думаете, сколько времени мы в пути?

— Сейчас скажу, — говорит Кложе. — Минутку. Три часа и пятнадцать минут.

— Господи! Откуда такая точность?

— С момента отплытия я считаю про себя и после трехсот отрезаю кусочек картона. У меня тридцать девять полосок картона. Каждая из них — пять минут. Значит, мы в пути три часа с четвертью. Если не ошибаюсь, через пятнадцать — двадцать минут спуск прекратится.

Я резко поворачиваю руль вправо, чтобы пересечь реку и приблизиться к берегу на стороне Нидерландской Гвианы. Течение прекратилось еще до того, как мы добрались до растительности. Мы уже не спускаемся, но еще не поднимаемся. Продолжает идти дождь. Мы не курим и не разговариваем, а лишь изредка перешептываемся. Я с силой гребу, поддерживая руль правой ногой. Мы медленно приближаемся к деревьям, хватаемся за ветви и прячемся под ними. Над рекой стелется серый туман. Если не вглядываться в течение, невозможно разобрать, где море и где берег реки.

Прилив будет длиться шесть часов. Полтора часа нам придется подождать во время отлива. Сейчас я обязан спать. В море вряд ли найдется для этого время. Я растягиваюсь на дне лодки, между бочкой воды и мачтой. Матурет вешает одеяло между скамейкой и бочкой воды, и я засыпаю, надежно защищенный от солнца. Ничто не мешает одолевшему меня тяжелому сну: ни сновидения, ни дождь, ни неудобное положение. Я сплю, пока Матурет не будит меня:

— Пэпи, мы думаем, что время пришло. Отлив давно начался.

Лодка поворачивает в сторону моря. Я окунаю руку в воду и замечаю, что течение очень сильное. Дождь прекратился, и наполненная на четверть луна позволяет нам ясно видеть на расстоянии ста метров деревья и траву, увлекаемые рекой. Пытаюсь разглядеть линию раздела между рекой и морем. В месте, где мы находимся, нет ветра. Есть ли ветер посередине реки? Силен ли он? Мы выплываем из-под укрытия, но лодка все еще слабо привязана к большому корню. Мы спустились намного ниже, чем предполагали, и у меня создается впечатление, что мы отнюдь не на расстоянии 10 километров от разветвления. Отпиваем по глотку рома. Я всматриваюсь вдаль: пришло ли время устанавливать мачту? Мы приподнимаем ее, и она послушно занимает свое место в отверстии на скамье. Парус пока не разворачиваем. Дополнительные паруса уже готовы, и в случае необходимости Матурет их поднимет. Матурет сидит с веслом на носу лодки, а я — на корме с другим веслом. Надо с силой оттолкнуться от берега, к которому нас несет течением.

— Осторожно. Вперед, и да поможет нам Бог!

— И да поможет нам Бог, — повторяет Кложе.

— Тебе, Боже, вверяю свою судьбу, — говорит Матурет.

Мы развязываем веревку и одновременно с силой отталкиваемся веслами. Все прошло гладко. Не успели мы удалиться от берега на двадцать метров, как нас подхватило течение. Сразу почувствовался ветер. Он несет нас к середине реки.

— Подними оба дополнительных паруса и привяжи их хорошенько!

Ветер надувает паруса, лодка напрягается и мчится вперед, словно стрела, выпущенная из лука. С выходом мы, видимо, запоздали, потому что вдруг становится светло, как днем. Теперь мы ясно различаем справа, на расстоянии в два километра, французский берег, а слева, в километре от нас, голландский берег. Впереди ясно виднеется белая пена волн.

— Во имя Бога! Мы ошиблись часом, — говорит Кложе. — Думаешь, успеем выйти?

— Не знаю.

— Погляди, какие высокие волны и какая белая пена! Уже начался отлив?

— Это невозможно — я вижу предметы, спускающиеся по реке.

Матурет говорит:

— Мы не сумеем выйти и прибыть вовремя.

— Заткнись и сядь к канатам. И ты, Кложе, замолчи!

Паф… паф… В нас стреляют. Второй залп мне удалось ясно разглядеть. Это не наши тюремщики: выстрелы раздаются с голландского берега. Я поднимаю раздутый основной парус и тяну его назад. Лодка поворачивает на 45 градусов. Это оказалось несложным делом: ветра больше чем достаточно. Тишина. Нас оттянуло к французскому берегу, и выстрелы прекратились.

Мы движемся с головокружительной скоростью. Страшный ветер. Скорость настолько велика, что нас буквально выбрасывает на середину реки. Еще немного, и мы окажемся на французском берегу. Можно различить людей, бегающих, по берегу. Я правлю лодкой с большой осторожностью и в то же время с силой тяну канат паруса. Основной парус находится уже прямо передо мной! Дополнительные паруса сами меняют направление. Лодка делает три четверти оборота, я отпускаю парус, и мы выходим из устья реки. Уф! Удалось! Через десять минут первая морская волна пытается преградить нам путь. Нам легко удается ее оседлать. Мы перепрыгиваем через высокие волны, как молодой парень через деревянного козла. Лодку совершенно не качает. После падения с высоты слышен только удар кормы о воду.

— Ура! Ура! Вышли! — во весь голос кричит Кложе. Чтобы удостовериться в нашей победе над силами природы, Бог посылает великолепное солнечное сияние. Кложе с Матуретом усаживаются передо мной, и мы все закуриваем.

— Капитан, скажите, пожалуйста, куда вы нас ведете?

— В Колумбию, если Бог захочет.

— Бог захочет, черт побери! — говорит Кложе. Больничные рубашки мы превращаем в чалмы. Мокрые, они остужают голову и предотвращают солнечный удар.

Волны трехметровой высоты способствуют нашему продвижению. Время от времени берег исчезает из виду… Я оглядываюсь назад, и в это время по лодке ударяет волна, напоминая мне о моей ответственности за свою жизнь и жизнь товарищей.

— Я сварю рис, — предлагает Матурет.

— Я буду держать фитиль, — говорит Кложе, — а ты — котелок.

Рис, сваренный в масле, аппетитно пахнет. Мы съедаем его горячим, смешав с двумя коробками сардин. Потом получаем по чашке хорошего кофе.

— Глоток рома?

Я отказываюсь. Слишком жарко. Кложе готовит мне сигареты и сам зажигает их. Первая трапеза оказалась удачной. По солнцу мы определяем, что теперь 10 часов дня.

Мы в море всего пять часов, но уже чувствуем, что под нами очень глубоко. Волны стали ниже, и мы бесшумно одолеваем их. Замечательный день. Время от времени я определяю азимут солнца и по нему направляю лодку.

Вдруг Кложе говорит:

— Какое счастье, что я тебя встретил в больнице.

— Мне тоже повезло, что ты пришел.

— Я думаю о Деге, о Фернандезе. Согласись они с моим планом, они были бы с нами.

— Я не уверен, — говорит Кложе. — У тебя были тогда проблемы с арабом.

— Да, Матурет нам здорово помог, и я рад, что мы взяли его с собой. Он предан, храбр и умен.

— Спасибо, — говорит Матурет. — Спасибо вам обоим за доверие. Постараюсь всегда быть на высоте.

Я добавил:

— А как бы я хотел, чтобы с нами был Франсуа Сьерро, Глиани…

— Но ведь это было невозможно, Бабочка. Окажись Иисус порядочным человеком и оставь он нам хорошую лодку, мы могли подождать их в укрытии. Иисус помог бы им бежать и привел бы к нам. Они тебя хорошо знают и понимают, что раз ты не позвал их, это было невозможно.

— Кстати, Матурет, как ты попал в палату с такой строгой охраной?

— Я не знал, что нахожусь под домашним арестом, и пошел в больницу из-за сильной боли в горле. Врач увидел меня и сказал:

— В твоем личном деле я прочитал, что ты будешь под арестом на островах. Почему?

— Не знаю, доктор, — сказал я ему. — А что это значит?

— Это ничего не значит. Иди в больницу.

— Он хотел помочь тебе, — сказал Кложе.

— Поди узнай, для чего врач это сделал. Он наверняка сказал себе потом: «А мой протеже с ангельским лицом оказался не таким уже дураком и сбежал».

Мы говорим глупости и хохочем.

— Кто знает, встретим ли мы Жюло? — вырывается у меня. — Он либо ушел уже далеко, либо скрывается в лесу.

Кложе говорит:

— Я оставил под подушкой записку: «Ушел и не оставил адреса».

Мы плывем уже пять дней без особых происшествий. Днем меня направляет солнце. Ночью я пользуюсь компасом. Утро шестого дня приветствовало нас ярким солнцем, море успокоилось, мимо нас пронеслись летающие рыбки.