— Значит, ему теперь, — воскликнула Грунька, — пятьдесят лет, а ему ведь никто и сорока лет не дает… Замечательно сохранился!

— Да, ему теперь уже пятьдесят лет, — подтвердил Жемчугов. — В молодости его отец отправил в Кенигсбергский университет, но там молодой Бирон науками занимался плохо и повел себя так, что в один прекрасный день впутался в гнусную историю, вследствие которой должен был подвергнуться наказанию шпицрутенами.

— Какая же это была история? — поинтересовалась Грунька.

— Вот этого доподлинно не знаю, — с сожалением ответил Митька, — но всенепременно доищусь. От наказания шпицрутенами Эрнст Бирон удрал из Кенигсберга и, пробравшись в Лифляндию, служил там у одного барона в лакеях, в качестве дворецкого.

— Ну? — изумилась Грунька.

— Вот тебе и «ну»! — передразнил ее Жемчугов.

— Ну а дальше что с ним было? Это занятно!..

— Дальше? А вот что: сколотил он себе денег на должности дворецкого и поехал в Петербург искать счастья. А было ему тогда двадцать четыре года.

— И откуда это ты все так подробно знаешь?

— Учись, брат, Грунька, как дела делать. Нужно прежде всего все, что возможно, разузнать про врагов, с которыми хочешь бороться.

Митька так спокойно называл Бирона «врагом», так уверенно говорил, что «хочет бороться с ним», что Грунька посмотрела на него не без гордости и удовольствия.

— Есть люди, — пояснил Митька, отвечая на ее вопрос, — которые помнят, как он приезжал сюда в Петербург в тысяча семьсот четырнадцатом году. Он тогда здесь домогался звания камер-юнкера при дворе цесаревича Алексея Петровича. Конечно, ничего он не добился, хотя его расчет тут был вовсе не так несуразен. Он готов был предать цесаревича и нанимался к нему в злостные соглядатаи, обещая в качестве немца «приучить его» к «европейскому» житью. Из Петербурга это сатанинское отродье вернулось в Митаву, к отцу; тут через Бестужева он попал к Анне Иоанновне, герцогине Курляндской. Она вскоре определила его к себе в секретари. Ну тут уж он завладел ею. Она даже присылала его с поздравлением к государыне Екатерине, когда та взошла на престол. Государыня-то Екатерина была, знаешь, сама из простых немок, так ей Бирон ничего, понравился. А там, в Курляндии, он с «Ивановной» куролесил вовсю: кутил, играл в карты, ездил в Кенигсберг, якобы по делам в качестве уполномоченного курляндской герцогини; бывало, что, напившись, он вступал в драку на улице с буянами и попадал в тюрьму, а герцогиня выкупала своего «уполномоченного», платя за него штраф. Когда верховносоветники надумали провести избрание Анны Иоанновны, ограничив самодержавную власть, то в числе других условий они поставили ей, чтобы она, выезжая из Курляндии, оставила там Бирона и не брала его с собой. Но Анна Иоанновна привезла его с собой в Москву и, сделавшись там императрицею, назло верховникам пожаловала Бирона сначала в камергеры, а при коронации — в обер-камергеры, затем же возвела его в графы Российской империи и наградила орденом святого Андрея Первозванного.

— Ишь ты, счастья-то человеку повыпало! Вот что значит нашей сестре понравиться! — глубокомысленно подхватила Грунька.

— Хорошо ли ты запомнила все, что я рассказывал тебе? — спросил Жемчугов Груньку.

— Ничего, запомнила, — ответила она, — память у меня еще свежая, ну а если что потом забуду — переспрошу у тебя.

— Нет, Грунька! Каждый день, как сегодня, в зеленой комнате в кофейне Гидля в «секрете» нам сидеть не придется, а такие вещи, что я тебе сегодня рассказываю, можно говорить только в таком безопасном месте, как эта комната. Здесь я совершенно спокоен, здесь нет за нами ушей, ну а везде — слышишь? — везде подслушивают. Поэтому на возобновление нашего разговора вскорости не надейся.

— А сюда разве нельзя еще раз прийти? — спросила Грунька.

— Ну что же, можно, только все-таки это дорого стоит. Надо еще спросить что-нибудь, а то с пустыми стаканами здесь сидеть — не мода.

Он позвал слугу и велел принести себе пунша, а для Груньки, по ее желанию, чашку шоколада.

— Ну хорошо, — сказала Грунька, принимаясь за шоколад. — Теперь я знаю все конъюнктуры, что вокруг российского престола вертелись после смерти императора Петра. Теперь как же нынешняя правительница, немецкая принцесса Анна Леопольдовна, попала к нам?

— Очень просто, — ответил Митька, опять раскуривая трубочку. — Старшая сестра императрицы Анны Иоанновны, Екатерина Иоанновна, была выдана замуж, как я уж говорил, за герцога Мекленбургского, и от этого брака родилась дочь, нареченная Анной, в честь тетки. Теперь, когда Анна Иоанновна утвердилась на престоле, возник вопрос о престолонаследии, нужно было назначить наследника. Опять поднялись, значит, прежние разговоры. Ну разумеется, цесаревну Елизавету Петровну отвергли вновь. Она заявила себя уж слишком русской, чтобы потрафить немцам. Между прочим, Бирон хотел женить на ней своего сына Петра, чтобы дать ему права на русский престол, — ну, тогда, конечно, ее стали бы выдвигать! Но дочь Петра Великого не должна нуждаться в Бироне, чтобы сесть на принадлежащий ей престол, Ну хорошо, Елизавету Петровну немцы опять отвергли, и возник вопрос — выписывать ли из Голштинии молодого Петра? Но зачем было это делать, если, кроме племянника Елизаветы Петровны, за границей была еще Анна Леопольдовна, дочь герцогини Мекленбургской, родная племянница императрицы? Ее и выписали с тем, чтобы выдать ее замуж и ждать от нее наследника престола. Тут и начинается роман этой женщины, поставленной, казалось бы, на высоту, на вершину счастья, а на самом деле самой несчастной из всех.

— Это правительница-то теперешняя несчастна?

— А ты думаешь как? Выписали ее сюда, попала она из маленького княжества немецкого к русскому двору — одному из первых в Европе, говорят, если не по великолепию, то во всяком случае по роскоши.

— Ну чего больше? Дай бог всякой так! — заметила Грунька.

— Ну разумеется, но слушай, что дальше было. При императрице Анне были и празднества знатные, наряды для принцессы Анны Леопольдовны делались, какие ей только угодно было, драгоценные уборы у нее были великолепные, ела она сытно, пряно, вкусно. Что же было ей делать? Ну разумеется влюбиться!

— Да что же с такой жизни и делать другого! — согласилась Грунька.

— Ну вот. Был тут при дворе польско-саксонский посланник граф Мориц Линар — кавалер первостатейный, ловкий, умелый, образованный, блестящий, а уж собой красивый, так просто до умопомрачения.

— Словом, лучше тебя? — вдруг спросила Грунька.

Митька приостановился.

— Для кого как! — проговорил он. — Для тебя он был бы, наверно, хуже.

— А ты уверен в этом?

— Уверен.

— Отчего же так?

— Оттого, что ты для меня лучше всех других.

— Ишь хитрый! — рассмеялась Грунька. — Знаешь, как отвечать надо! Ну что с тобой делать! — И, вскочив, она подбежала к Митьке, обняла и поцеловала его.

— Ну и что же произошло с этим графом Линаром? — спросила Грунька.

— Его выслали из Петербурга.

— Выслали?

— В лучшем виде.

— Посланника?

— Ну попросили удалиться — будем выпроваживать вежливее. Принцесса Анна Леопольдовна, видишь ли ты, затеяла с ним переписку, шуры-муры, любовные записочки. Передавала эти записочки состоявшая при ней госпожа Адеркас и делала это так неумело, что попалась. Императрица Анна Иоанновна страшно рассердилась, необыкновенно рассвирепел и Бирон. Госпожу Адеркас, в чем она была, посадили в карету и повезли на границу. Хорошо еще, что она — иностранная подданная, а то бы вместо границы сослали бы ее в Сибирь и дело с концом. Граф Линар уехал, а Анна Леопольдовна осталась одна со своими чувствами и мыслями. До нее самой, до того, что она думала и чувствовала, не было дела никому; в ней видели только женщину, мать будущего императора — и ничего больше; с ее вкусами, склонностями и желаниями не считались и выбрали для нее жениха не по ее вкусу, а сообразно обстоятельствам. Жених для нее прежде всего требовался родовитый, однако такой, который, будучи отцом будущего императора, не вмешивался бы в дела правления, — словом, слабенький, безвольный, неспособный к власти и легко подчиняющийся даже женщине. Такого именно человека и искала Анна Иоанновна для своей племянницы, говоря, что «стерпится — слюбится, а потом сама же меня будет благодарить за то, что я сыскала для нее мужа послушного». Говорят, в Европе можно найти все что угодно! Нашли и принца подходящего — Антона Ульриха Брауншвейгского! Он приходится племянником австрийскому императору, значит, персона значительная, а вместе с тем, каков он на вид и каков у него характер, ты сама видела и знаешь.