Миних нетерпеливо выслушал и сказал:

— Но я не поверю, чтобы вам была неизвестна эта гадалка.

И вдруг его голос оборвался, и он остановился, почувствовав, что делает, может быть, непростительную ошибку, которая способна породить большие неприятности. Он понял, что в своей необдуманной горячности зашел слишком далеко и что из простой истории розыска хорошенькой маски сейчас поставлена на карту его собственная карьера. Ему пришло в голову соображение, что, очевидно, гадалку разыскивают клевреты Бирона и что, выказав хозяйке кофейни свой особый интерес к этой таинственной француженке, он выдал ей себя с головой…

— Впрочем, к черту эту гадалку! — воскликнул он. — Мне до нее нет решительно никакого дела! Мне нужна та хорошенькая маска, которая знает эту гадалку и которая интриговала меня третьего дня вечером.

Хозяйка опять почтительно присела и покачала головой.

— Не понимаю, о какой маске может говорить господин фельдмаршал, когда никаких маскарадов по причине кончины государыни нет.

— Черт возьми! — воскликнул Миних и так хлопнул по столу ладонью, что стоявший на нем подсвечник подпрыгнул. Почем я знаю, как это все случилось! Ну одним словом…

Миних видел, что все более и более запутывается и затеянная им авантюра слагается необычайно глупо. Оставался только один способ покончить со всем этим — откупиться. Поэтому Миних вынул наполненный деньгами кошелек и бросил его на стол.

— Так как тут замешана женщина, — сказал он, — то все это должно остаться в тайне! Вот вам деньги за молчание; но если вы поможете мне найти хорошенькую маску, о которой знает эта госпожа Дюкар, то получите еще столько же!

Миних встал и ушел, а хозяйка еще почтительнее, чем прежде, присела ему вслед, взяла кошелек, взвесила его в руке, спрятала в карман фартука и отправилась в общий зал к своему месту за стойкой.

В то же время смотревший в скважину слуга кинулся в зеленую комнату, где сидела Грунька в ожидании Жемчугова, условившегося с ней, что он сегодня придет к ней сюда в известную ей зеленую комнату еще засветло. Но вот уже было темно, а Митька не являлся.

— Что? Он не приходил еще? — спросил слуга, высовываясь в дверь.

— Да нет же! — нетерпеливо ответила Грунька. — Я и сама не могу понять, куда он запропастился!

— А он наверное придет?

— Да как же не наверное, если он велел мне ждать его здесь, чтоб ему было пусто! А что случилось? Что такое?

— Тут такие дела, — сказал слуга, — что непременно его сейчас надо.

— Да что такое? — повторила Грунька.

Слуга видел, что Грунька была тут один раз с Жемчуговым, и потому пустил ее сегодня в зеленую комнату ожидать его, но вовсе не знал, кто такая Грунька, и, конечно, не мог ей рассказать, что происходило между хозяйкой и Минихом и что он подсмотрел и подслушал через замочную скважину. Поэтому он вместо ответа только махнул рукой и убежал.

Грунька снова осталась одна в ожидании Жемчугова, но это ожидание было напрасным: Митька не пришел, и было очевидно, что с ним что-то случилось.

Митька Жемчугов, переехав к Гремину, повел свойственный ему образ жизни, то есть чрезвычайно безалаберный, с совершенно неопределенными часами сна, еды, а главное — ухода из дома и возвращения домой.

Гремин понимал, что Митька действует, и очень желал «действовать» тоже. Он требовал от Жемчугова, чтобы тот указал ему, что надо делать, и наконец изобрел себе занятие, которое и Митька одобрил: Василий Гаврилович решил заняться наблюдением общественного настроения по трактирам и публичным местам.

— Смотри! — сказал ему Митька. — Наблюдать, если хочешь, наблюдай, но сам ничего не болтай.

Занятие это оказалось как раз по Гремину. Он и поесть и выпить любил, одного только не любил — ходить пешком. Но в данном случае без этого вполне можно было обойтись, приняв во внимание, что у Василия Гавриловича были собственные лошади и прекрасная колымага.

Гремин уже второй день ездил по трактирам и «наблюдал», как вдруг, заехав в трактир при верфях, застал там Митьку, спавшего у стола беспробудным сном. Он, обрадовавшись, попробовал растолкать его, но не тут-то было — Митька не просыпался!

Гремин забеспокоился и заторопился. Он объяснил трактирщику, что это — его приятель и что он сейчас же возьмет его к себе в колымагу, а затем, перейдя немедленно от слов к делу, дал на чай половым и при их помощи вынес Митьку на улицу, после чего повез его домой и там уложил Митьку в постель в жарко натопленной комнате.

Жемчугов грузно ушел всем своим телом в перину, дышал ровно, спал тихо, без храпа и не просыпался.

Василий Гаврилович оставил его в покое, велел только к изголовью поставить квасу и огуречного рассола — самое лучшее питье с похмелья, после выпивки.

Прошел вечер, прошла ночь, а Митька не просыпался и не проснулся на другое утро.

Гремин пробовал будить его, но это не привело ни к чему. Митька, когда его приподнимали, открывал мутные глаза, но тут же его веки снова слипались и он, как сноп, валился опять.

Василий Гаврилович забеспокоился. В немцев-докторов он не верил и их науки не признавал, а потому на предложение дворецкого Григория сходить за лекарем сказал:

— Что ты? Господь с тобой! Умирать ему еще рано, а уж если пришел его час, так лучше без докторов так кончится… Нет, сходи-ка лучше за знахаркой!

Знахарка была призвана и заявила, что у Жемчугова порча, что его надо три раза окурить ладаном, но что это очень трудно и будет стоить целую полтину.

Гремин обещал ей полтину, и она курила ладаном, однако Митька не проснулся. Тогда знахарка сказала, что он очнется и выздоровеет, а ежели ему суждено не очнуться, то он не очнется и умрет.

Василий Гаврилович успокоился, что все зависящее от него было сделано для Митьки и стал терпеливо ждать, когда тот очнется.

Только поздно вечером Митька, весь потный от жары, стоявшей в комнате (о чем все время особенно старался Гремин), поднялся на постели и выпил залпом большую кружку кваса.

— Эй! — крикнул он. — Нельзя ли еще кваску?

Гремин, ходивший вокруг по комнатам, услышал голос Митьки и прибежал.

— Что, ты очнулся? — спросил он.

Митька, выпив кваса, пришел, кажется, в себя, но не совсем понимал, что с ним, собственно, случилось и где он теперь.

— Ты как сюда попал? — спросил он Василия Гавриловича, тараща на него глаза.

— Как я попал? — ответил тот. — Да ведь ты же у меня, то есть дома! А вот как это ты в трактире насвистался?

— Так это ты меня домой привез?

— Ну да, я тебя нашел спящим в трактире.

— Ишь, поганый поляк!

— Какой поляк?

— Ну уж погоди, доберусь я до него! Ну брат, — обратился он к Гремину, — из большой беды ты меня выручил! Могло быть очень скверно!

Митька, конечно, уже успел сообразить, что Венюжинский подбросил ему в вино сонного порошка, и понял, что, не увези его Василий Гаврилович вовремя из трактира, быть бы ему теперь в лапах бироновских молодцов.

— Да как же угораздило тебя так насвистаться? — спросил Гремин.

— Ах, не в этом дело! Значит, я спал весь день сегодня?

— Да не только сегодня, но и вчера.

— Что-о-о? — воскликнул Митька. — Сегодня, значит, не сегодня, то есть не вчера, тьфу ты! Запутался… Погоди, который час?

— Да уж час поздний! Уже на перекрестках рогатки поставили.

— Да не может быть! — испуганным голосом проговорил Митька. — Ведь, значит, сегодня я Груньке велел дожидаться!

— Ну уж теперь она все равно не дождалась тебя!

— Ах, какое свинство! Какое свинство! — несколько раз повторил Митька. — Ну уж погоди, только бы мне найти этого поляка!

— Какого поляка? Что ты все о каком-то поляке говоришь? У меня тоже поляк навернулся; я одного привез сегодня днем.

— Откуда?

— Да так, почти на улице подобрал. Он стоял и горько плакал. Мне стало жалко его… Он говорит, что он благородный.

— А как его фамилия?