Приставка о том, что осталось [неизложенным]. Когда вышел высочайший фирман от его величества царя, владетеля верховной власти и сана, о приготовлении для имама дома, им было приказано также закупить для имама всю столовую посуду и прочие принадлежности из чистого серебра, но имам не согласился, основываясь на том, что это не было одобрено по учению аш-Шафиа, да будет доволен им Аллах всевышний. Эти слова увеличили среди русских достоинство имама, так как они узнали, что жадность к тленным мирским благам незначительна в наших характерах и врожденных свойствах. Затем через некоторое время после поселения имама в Калуге великий царь подарил ему роскошную очень дорогую коляску. Говорили, что она стоит тысячу рублей, если оценить. Имаму купили также пару хороших рысистых лошадей за семьсот рублей. И слава Аллаху, владетелю миров. Этот приставленный к имаму человек, капитан Афлун,[180] пока находился при имаме, проявлял хорошее отношение и заботился об уважении и достоинстве имама. Я слышал, в то время когда мы с ним находились во дворце царя при поездке в город Петербург как царь лично сказал ему: «Я доволен тобой за твою верную службу».

В один из дней Афлун пришел к имаму и сказал: «Невдалеке от нас находится фабрика, на которой делают бумагу, если ты хочешь, то отправимся туда [283] посмотреть». Имам согласился и поехал, и мы с ним. Когда мы приехали на фабрику, то нашли ее владельца приготовившимся для принятия нас как гостей, как будто бы он знал о нашем приезде к нему за месяц до этого. Это дело было любезной предупредительностью Афлуна. Владелец фабрики показал нам все, что там находилось из диковинок, произведенных его искусством. Мы упомянем тебе малость из этого.

Во-первых, там поставлены большие котлы, вертящиеся как шар, они все время вертятся. В котлах — множество тряпок и старых лохмотьев, их бросают в эти котлы для того, чтобы они стали чистыми от грязи. После очистки котлы выбрасывают эти тряпки в другое место — резальню, где находится как бы «веревка из жерновов», а на ней что-то, похожее на топор, и делают их измельченными, как нарезанная трава. Затем то, что нарезали, кладут в другие котлы, в которых вода для того, чтобы снова очистить, моя вращением в них. Затем то, что вынут из них, кладут в другие. Наконец, станет это как жижа [жидкая масса].

На этой фабрике — колеса из железа, канаты и другие разные приспособления, изготовленные руками искусных мастеров. Не постигнет их разумение, если даже усиленно смотреть и напрячь мысль. Однако крайний предел обозрения при присутствии там — замешательство чистого [рассудка] и заблуждение ясного [ума].

В конце этих колес и около них видны листы бумаги, которые падают сверху вниз сложенные, готовые для письма. Там, где они падают, стоят два мальчика, не достигшие зрелости. Они подбирают и отделяют то, что падает из бумаги на землю. Все обслуживание там [происходит] при помощи железных колес, не нуждающихся ни в какой помощи людей, кроме бросания в котлы тряпок, как было указано выше. [284]

Затем владелец фабрики пригласил нас в гости. Мы вернулись от него вполне удовлетворенными тем, что мы там видели.

По миновании некоторого времени после этого пришел к имаму капитан Афлун вторично, приглашая его на сахарный завод. Этот завод был близ Калуги: всего в 12 верстах. Имам отправился туда с нами. Когда мы туда прибыли, то нашли владельца завода Жукова приготовившимся, как будто бы он ожидал прибытия к себе благородного гостя, и столы, уставленные явствами, были накрыты перед ним. Мы поняли, что это искусство опять-таки не иначе как со стороны капитана Афлуна.

Сразу же после нашего прибытия нас повели на завод. И вот, на этом заводе такие же самые, как и на фабрике бумаги, колеса, канаты, котлы — без какого-либо различия, кроме того, что этот завод во многом хуже бумажной фабрики. Мы упомянем для вас немного из рассказа о нем. Например мы видели там множество моркови [свеклы?] и другой сорт из нее, называемый на нашем языке «чугулта». На этом заводе все время стоят прислужники и бросают эту чугулту в котлы, которые вертятся как жернова. Там чугулта размельчается до тех пор, пока не станет как жижа. Затем истолченное процеживается через льняные полотнища. Сок каплет вниз, а на полотнищах остается что-то похожее на осадок [подонки]. Сок кипятят до тех пор, пока он не сгустится и станет полутвердым, густым наподобие меда. Затем вскипяченное выливают в другие быстро вертящиеся котлы и, наконец, становится как смола [жир], застывшая и твердая. Затем это вскипяченное выливают в формы из белого железа для приготовления сахарных голов. Затем кладут его в очень холодное помещение на открытом ветру для того, чтобы он сделался твердым, приготовленным, какой мы видим обычно. Это первый сахар, однако в нем остается желтизна, которую требуется [285] удалить. Этого достигают так: берут кости и хорошо их пережигают, пережженное толкут до тех пор, пока не получится мягкое, как мука. Затем употребляют это в нужных размерах для отбелки сахара. Так рассказали нам на этом заводе. Но мы не видели всего этого своими глазами.

Сейчас мы приступаем к изложению вкратце качества почитания имама и уважения к нему, оказанных жителями города Калуги и всеми начальниками, главами, генералами и другими лицами из народа. Мы прожили среди них такое время, которого достаточно для того, чтобы постигнуть их положение и узнать их качества. За все это время мы не видели от них, ни от большого, ни от малого, того, что было бы нам противно, или огорчило бы нас, словом, или делом, тайно, или явно, кроме возвеличения и уважения и сидя и стоя, и днем и ночью. Даже когда мы встречали их в толпе на улицах или при собраниях народа, они приветствовали нас, например, снимая шапки, здороваясь за руки, доброжелательно лично беседуя и т. д.

И если мы приходили к ним в гости по приглашению, или без приглашения, они вставали перед нами с почтением и предлагали нам то, что есть у них из пищи и питья. Даже если мы хотели совершать молитву в их присутствии, вследствие наступления ее времени, то они освобождали нам место. Таково было их к нам уважение.

И все это из щедрот Аллаха всевышнего, дающего их, кому он хочет.

Затем, при приходе к имаму посетителей из разных краев из числа знатных людей и лиц, особенно тех, у кого имеется какой-либо высокий сан у царя, они любезно обходились с имамом и обращались к нему с приятными разговорами и хвалебными речами, скрашивая своим приходом имаму одиночество на чужбине и отдаленность от родины. Они подкрепляли его прекрасными утешениями и увещаниями [положиться] [286] на решение могущественного владыки. Затем, при прощании с имамом, они желали ему добра от того, в чьей руке ключи добра и зла, и проявляли по отношению к нему уважение и почет. Они говорили ему: «Мы любим тебя за хорошие качества характера и твои похвальные свойства, которыми ты прославился среди человеческого рода и в странах мира среди всех сынов народа». Таковы были их речи. Что же касается их поступков, то они были по отношению к имаму еще более добродетельными.

Сообщал мне, а я, — Абд ар-Рахман ал-Гумуки, собиратель этой книги, — передатчик, человек, заслуживающий доверия, о том, что однажды имаму сообщили: «Какие-то женщины из их знати явились из далеких мест и хотят посмотреть тебя и твоих женщин. Разрешишь ли ты им?» Имам им разрешил. Они вошли к нему. Им сказали: «Вы, конечно, узнали его?» т. е. ну как вы находите Шамиля? Одна из них сказала: «Он человек [был бы] хороший, если бы не убил моего мужа». Шамиль ответил: «Если бы я его знал — твоего мужа — то не убил бы его». Все присутствующие засмеялись. Эти женщины принесли в подарок Шамилю около сотни туманов. Конец.

В 1277 [1860/61] г. пришел из Петербурга по телеграфу высочайший фирман, в котором царь приглашал Шамиля к себе. Отправились с ним мы, наш друг капитан Руновский и фельдъегерь, присланный из города Петербурга для сопровождения имама в пути. Фельдъегерь — это посланец от имени царя, которого спешно посылают по какому-либо важному делу специально. Имам ехал со своим старшим сыном в великолепной коляске, а мы — в другой. Так, пока не достигли Москвы. Отсюда мы сели на железную дорогу [287] (цудульхук), а после того, как слез он и мы с железной дороги, мы встретили на краю города Петербурга друга имама (и его любимца), умного и сметливого искусного переводчика полковника Богуславского; он сейчас посланник со стороны великого падишаха в охраняемом [Аллахом] городе Стамбуле. Богуславский переводит и говорит на арабском, персидском, турецком, английском, французском и других европейских языках. Тогда он был адъютантом у дежурного генерала, помощника того царского министра, который управлял всеми военными делами русского государства.