— В деревню от греха! В деревню!
Они обещали, что как только будет поспокойнее, вернутся в город, починят дом, и я снова буду у них жить. Но пока что я был вынужден перетащить свои вещи на явочную квартиру.
С этого дня немцы начали ежедневно и методично бомбить Керчь. Встречаться с людьми стало гораздо труднее; из Рыбакколхозсоюза приходилось отлучаться часто и надолго.
Сослуживцы вообще относились ко мне, как к человеку чужому, довольно настороженно. Однажды, придя на работу, я заметил, что меня рассматривают особенно испытующе.
Я спокойно сел за свой стол рядом с молодой девушкой-счетоводом.
— Петр Иванович, куда вы все уходите? — спросила девушка.
— Председатель гоняет по разным поручениям.
— А как вы думаете, когда немцы будут в Керчи?
— Этого я вам не могу сказать. Может, они и совсем здесь не будут.
— А сегодня нас будут бомбить?
— Не знаю.
— Нет, вы все же скажите, куда вас председатель посылает? — допытывалась она, покраснев.
— Об этом я ему докладываю. Если вас интересует, спросите у него.
Она замолчала, схватила со стола какую-то бумагу и исчезла. Через некоторое время появился наш парторг. Он начал расспрашивать меня, откуда я, где работал, не состоял ли раньше в партии и почему не принимаю никакого участия в общественной жизни коллектива.
— Я уже старый и больной человек, — ответил я. — Слава богу, у нас для общественной работы молодежи хватает.
Когда парторг вышел, я направился к председателю.
— Кажется, меня сотрудники в чем-то подозревают?
— Подозревают! — Он засмеялся. — Счетовод мне сказала: «Знаете, кого вы приняли на работу? Немецкого шпиона. Мы заметили: как только он уходит с работы, начинается бомбежка». Они считают, что вы сигнализируете немцам. У вас какая-нибудь немецкая книжка есть?
Я действительно запасся немецким учебником и подучивал грамматику, слова. Часто приносил учебник в портфеле и оставлял его в ящике стола.
— Ну, вот и попались! Они сделали у вас в столе обыск и обнаружили эту книжку. Теперь паргорг требует, чтобы я принял меры.
То, что сослуживцы принимают меня не за того, кем я являюсь в действительности, меня очень устраивало. Не хотелось только, чтоб они за мной следили.
— Вы объясните служащим, что с работы я ухожу по вашему заданию, — сказал я председателю. — Но если они меня подозревают, пусть сообщат об этом в соответствующие органы. Только посоветуйте делать это скрытно, чтобы не вызвать у меня никаких подозрений. А то ведь я и сбежать могу.
Председатель посоветовал парторгу написать на меня заявление, что он и сделал. А я поставил об этом в известность Сироту.
Фронт все приближался. Скоро я решил уйти из Рыбакколхозсоюза, заручившись еще одной справкой, которая могла бы мне пригодиться при немцах. Я попросил председателя уволить меня с работы с самой «страшной» мотивировкой.
И мы составили приказ по Крымрыбакколхозсоюзу следующего содержания:
«Диспетчер по снабжению Вагин Петр Иванович ушел с дежурства по Крымрыбакколхозсоюзу 25 октября, а 28 октября совершенно не явился на работу, не имея на то никаких уважительных причин.
Со дня поступления на работу Вагин П. И. к своим обязанностям диспетчера по снабжению относился явно пассивно, не выполнил мое распоряжение о завозе крайне необходимых материалов для колхозов, что, но существу, сорвало намеченные мероприятия в колхозах. Такое поведение Вагина П. И. в военное время расценивается как контрреволюционный саботаж, за что Вагина П. И. с сего числа с работы снять и материалы на него передать в ревтрибунал».
Протянув мне выписку из этого приказа, он, смеясь, добавил:
— Знаете, когда я продиктовал этот приказ машинистке, она сказала мне: «Давно бы так! Мы сразу разгадали, что это за птица».
С председателем мы расстались друзьями, но зато сослуживцы проводили меня злорадными, уничтожающими взглядами, а на мое грустное «прощайте» никто не ответил.
Так завершилась моя карьера младшего диспетчера в Крымрыбакколхозсоюзе.
1 ноября наши войска оставили Симферополь.
Сдерживая немецкий натиск, одни части отходили на Севастополь, другие — на Керчь.
В ночь на 2 ноября приехали Колесниченко, Ефимова и Боруц с дочкой, а утром Сирота передал мне полмиллиона рублей. Из Симферополя прибыл еще один подпольщик — коммунист Скворцов по кличке «Николай». Обком намечал послать его на подпольную работу в другой район, но не успел перебросить и оставил в Керчи.
Создалось критическое положение. Нужно размешать подпольщиков, прятать деньги, типографию, материалы, а квартир нет! К приезду подпольщиков Сирота наметил семь квартир, но часть из них была разрушена, а в других давным-давно жили какие-то люди, о которых вследствие неразберихи в жилуправлении попросту забыли.
Таким образом, все мы, с деньгами и со всем нашим имуществом, очутились в моей явочной квартире. Это нарушало конспирацию и, кроме того, было весьма опасно. Помещение — в центре города. Бомбежки каждый день. Кругом уже разрушено много зданий. В нашем доме взрывной волной вырвало рамы и искорежило железные ворота, которые мы всегда запирали, чтобы во двор не заходили посторонние.
— Вот что, друзья мои, — сказал я товарищам. — Боюсь, что пока мы дождемся квартир жилуправления, мы можем перестать в них нуждаться. Пропадем здесь ни за грош и ничего не сделаем. Как кончится бомбежка, идите на окраины, обойдите все улицы из дома в дом. Наймите или купите любое, что попадется под руку: комнату, угол, сарай. Ищите поэнергичней, другого выхода нет.
Они ушли. Я разыскал на дворе доски, начал забивать окна и поправлять покосившуюся дверь.
Только через два дня на Нижне-Катерлезской улице мы нашли две комнаты в разных домах.
Опять задача: как разместиться в двух комнатах?! Сколько ни ломали мы голову, выход намечался только один: устроить фиктивный брак, поселиться двумя семьями, а «Николаю» подыскать угол. Сначала это предложение огорошило товарищей, а потом все весело рассмеялись и, так как другого выхода не было, решили так и сделать.
— Ну, «Маша», выбирай себе любого из нас! «Семен» помоложе, зато я побогаче. Имею полмиллиона денег, да сколько вина и разного прочего добра!
— Нет, нет, я за «Семена». Что мне богатство, была бы любовь, — с деланной серьезностью ответила та.
— А я к деньгам поближе, — весело заметила Лидия Николаевна. — Правильно, Клера? — спросила она дочь.
— Правильно, мама! И я богатая невеста буду.
Сирота помог нам быстро совершить «бракосочетание». «Семен» и «Маша» приняли общую фамилию Костенко, хозяевам домов мы решили говорить, что я и Костенко, то есть «Семен», работаем в Рыбакколхозсоюзе, жены наши — домохозяйки, а перебрались мы сюда с разрушенной улицы Кирова.
Так началась наша совместная жизнь с Лидией Николаевной и Клерой. Признаюсь, я был рад им, как родным. Уж одно то, что они знали мою семью, сближало нас. А кроме того, оставшись один, я убедился, как мне будет трудно с моими больными глазами.
Однажды вечером во время бомбежки я заблудился, упал в яму, расшибся и понял, что в темноте я могу ходить только по хорошо знакомому маршруту или с провожатым.
А теперь, на положении дочки и жены, Клера и Лидия Николаевна всегда могли быть рядом, и моя беспомощность кончилась.
Помню, как мы устраивались на новоселье с Боруц и Клерой. Вошли во двор домика с закрытыми ставнями. Двор огорожен каменной стеной, ворота поломаны. Во дворе две хибарки и курятник, похожий на собачью будку. Позади двора — большой огород и пустошь с бурьяном.
Нас встретил парень лет двадцати пяти в сером ватнике и кепке. Я принял его за хозяина.
— Я жилец. Грузчик. Вот мое помещение. — Он широким жестом показал на одну из хибарок с двумя окнами без стекол.
Хозяйка, женщина лет тридцати пяти, совершенно обезумевшая от бомбежки, невылазно сидела со своей дочерью в щели на огороде. Хозяйку звали Клавой. Она была работницей табачной фабрики.
