На другой день я зашел к Ларчику. Вместе с сынишкой он лежал на кровати и громко пел. Увидев меня, он сразу умолк.

— Слушай, друг мой: ты что-то часто стал песни петь.

— А что же делать? Жена белье ушла стирать, а я ребенка забавляю.

— А ты у меня бутылочки не тянешь для забавы?

— Ну что вы, разве я себе позволю!

— А ты все-таки скажи по-честному: если сосчитать, сколько не досчитаюсь бутылок?

Он смутился и, видимо испугавшись, что я действительно хочу проверить его, признался:

— Знаете, Петр Иванович, признаюсь вам по-честному: что хотите делайте, но не могу, ей-богу не могу проходить спокойно мимо курятника. Магнит, понимаете, прямо магнит, так и тянет!

— Мало ли куда может тянуть! — сказал я укоризненно. — Надо же выдержку иметь. Ты же человек честный, иначе бы я тебе не доверил такое дело. Кроме того, я же тебя не обижаю, сам даю.

— Не сердитесь, Петр Иванович, я прошу простить меня. Больше не буду, ей-богу не буду! Вот увидите.

И хотя Ларчик уверял меня очень горячо, я решил при первой же возможности избавить его от этого «магнита».

Тогда же мы начали приводить в исполнение план, который зародился у меня давно.

Пора было налаживать связь с другими районами Крыма. Самой лучшей формой для этого я считал комиссионный магазин.

«Семен» и «Маша» слыли бывшими состоятельными людьми, я судился за кражу. Словом, никто не сомневался в том, что деньжата у нас водятся. И когда «Семен» заговорил с братом хозяйки, спекулянтом, что неплохо бы через переводчика выпросить разрешение и открыть магазинчик, тот охотно согласился.

Парень он был опытный и мог по-настоящему поставить дело. Для скупки и перепродажи вещей необходимы были разъезды.

По нашему плану, я оставался в Керчи, а «Маша», как жена Костенко, хозяина магазина, могла поехать в Старый Крым, где раньше работала, и установить связи с подпольщиками, которых она там оставила. Во время этой же поездки «Маша» должна была нащупать связь с лесом, с партизанами Мокроусова. «Семен» должен был направиться в Симферополь. Ему поручалось найти там старика Ланцова, которого Владимир Семенович оставил под видом больничного сторожа в психиатрической больнице.

Спекулянт добился разрешения на открытие комиссионного магазина и со всей энергией взялся за дело.

Теперь оставалось подыскать домик для будущей типографии.

Столярная мастерская наша уже работала. Народу к нам заходило немало, о всех городских новостях мы узнавали довольно быстро и так же быстро распространяли все, что считали нужным. В мастерской же мы узнали о продающемся домике и тотчас же пошли с Лидией Николаевной его смотреть.

Домик стоял на краю города. Одна маленькая комната и прихожая с земляным полом. Из окон была видна железная дорога, проходившая метрах в ста пятидесяти. При доме имелся сарай, небольшой огород и несколько фруктовых деревьев. Под домом — погреб.

Хозяин произвел на меня отвратительное впечатление. Еще молодой, невысокий человек, аккуратно подстриженная бородка и елейная манера все время монашески-смиренно складывать руки на груди.

Он осведомился, кто я.

— Вы, значит, знакомы с германцами?

— Ну как же. Я хорошо говорю по-немецки и имею знакомство с немецкими офицерами. Один из них ухаживает за моей дочкой. Подарил ей карточку, а мне вот эту книжечку на память, — я показал ему словарик с надписью Отто.

— Прекрасно, с вами можно иметь дело! — сказал он менее елейным и более деловым тоном. — Дом стоит на русские деньги десять тысяч рублей, на немецкие — тысячу марок. Но мне бы хотелось получить немецкими. Я еду в Белоруссию, там у меня родители и приличное хозяйство.

— Зачем же вы от своего хорошего хозяйства уехали в Крым, в такую хибарку? — спросила Лидия Николаевна.

— Я бы не уехал, да товарищи большевики выгнали, — ответил он сдержанно, пощипывая усики. — Я был осужден на двадцать лет по пятьдесят восьмой, из тюрьмы удалось бежать. Пробрался в Крым. Тут все время и скрывался. Сначала у соседей, а потом уже собственными руками выстроил этот домик и жил, как в монастыре, со своими голубками.

— Какими голубками?

Он повел нас на чердак. Там ворковали и охорашивались десятка полтора голубей.

— Приятные птички, — прищурился он, — дух божий! Купите голубков. Где голубки, там и благодать божия. Один погиб. Он похоронен мною во дворе, в урне. Сохраните могилку.

Я решил обязательно купить дом с этой «божьей благодатью».

Когда мы спустились с чердака, хозяин разоткровенничался и сообщил мне, что сотрудничает в полиции.

— Вон что? Хорошая работа! Чего же вам уезжать отсюда?

— Знаете, — он пожал плечами, — там, в Белоруссии, спокойнее будет. Тут море, корабли большевистские показываются. Нервирует, знаете. Беспокойство создают, и мысли разные лезут. А у вас такие мысли не появляются?

— Нет, — отрезал я. — Чего же бояться? У немцев положение прочное.

— Я знаю, что прочное, но слухов больно много.

— Ну, а если бы что случилось, — заметила Лидия Николаевна, — Отто очень любит нашу дочь. Он обещал нам: в любой момент, хотим — на машине, хотим — на самолете, прямо в Германию, в его имение.

— У вас хорошие связи. Если вы поможете мне поскорее получить в комендатуре пропуск на выезд, я, пожалуй, уступлю тысячи две.

— Как же так? — удивился я. — Сотрудничаете в полиции и не можете получить пропуск!

— Видите ли, — не без гордости сказал он, — я уже проявил себя на работе. Сделал для них кое-что полезное. Меня не хотят отпускать.

Переводчик, у которого «Маша» брала уроки, получив солидную взятку, обещал устроить этому голубеводу пропуск вне очереди. Он ничем особенно не рисковал, потому что у голубевода действительно оказалась бумажка из полиции.

Но мне не хотелось так просто его отпустить.

— Все сделано, — важно сказал я ему. — Завтра в шесть часов вы пойдете вместе с переводчиком в комендатуру и там получите пропуск вне очереди. Но нам нужно доказательство, что вы благонадежный человек и нас не подведете.

— Я же сказал, что служу в полиции!

— В полицию тоже могут пробраться разные люди. Есть ли соседи, которые вас хорошо знают?

— Ну как же! Укрывали меня от большевиков. Один рядом живет, другой — вон, напротив.

— Пусть напишут, что знают вас с хорошей стороны, и подпишуться.

Он написал себе соответствующую характеристику и побежал собирать подписи.

Вскоре хозяин вернулся и радостно вручил мне рекомендацию, подписанную тремя соседями, которые прятали его при советской власти.

— Вижу сразу, что вы люди достойные. Очень хотелось бы мне с вами выпить бутылочку вина по случаю продажи дома.

— Почему же не выпить, с удовольствием, — сказал я.

— А вино у вас есть? — спросил он.

— У нас вина нет, но, может быть, жена найдет у кого-нибудь из знакомых, — я предупредительно подморгнул Лидии Николаевне.

— Не знаю как… — она пожала плечами, — конечно, можно поискать. Только имейте в виду: вино очень дорогое и продают только за марки.

— Марки у меня есть, — оживился хозяин, доставая бумажник. — Пожалуйста, сколько может стоить?

— По сто марок за бутылку.

— Вот возьмите на три бутылки.

— Раз вы такой щедрый, так и я со своей стороны ставлю две бутылки. Покупай, Лида, пять бутылок. Завтра часов на двенадцать пригласите сюда свидетелей, с которыми вы меня заодно и познакомите.

На другой день все устроилось так, как мы намечали. Агент через переводчика получил пропуск. К тремстам маркам, полученным от него на вино, мы достали еще тридцать марок. Большое затруднение возникло с советскими деньгами.

Я получил от Сироты деньги прямо из банка.

Это были сплошь десятирублевки и притом совершенно новые. У любого сразу бы возникло подозрение, откуда у меня такое огромное количество новеньких бумажек. И вот мы с Лидией Николаевной почти всю ночь мяли, пачкали и терли об пол эти десятки, чтобы придать им потрепанный вид.

С этими деньгами и пятью бутылками вина мы и явились к хозяину, который нас встретил, как хороших и уважаемых знакомых. Составили договор на имя Лидии Николаевны. Подписала она, он и три соседа-свидетеля. Хорошо выпили и разговорились. Приглашенные соседи оказались «бывшими людьми»; все они были озлоблены против советской власти и занимались разными темными делами.